Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху, 1920-1930 годы

В «Информационной сводке» говорится, что в студенческой аудитории некоторые товарищи высказывают мнение о том, что обострение внутрипартийной борьбы является результатом неуживчивого характера Сталина. В сводке отмечается, что определенный слой студенчества, разочаровавшись в действительности, рассуждает так: раз нам не дают возможности разобраться в спорах документально, не просят у партийной массы совета, фактически заставляя голосовать за принятые резолюции-решения, то в ответ на все это мы не будем особенно беспокоиться о судьбах партии.

Из приведенных данных видно, что люди были разные и думали по-разному. Они не доверяли партии, не горели интернационализмом и мечтой о мировой революции, а больше заботились о своих личных интересах. Для партии и государства это было нежелательно. Хотелось идейного единства, а единство — это один уровень жизни, одни интересы, один вождь. Значение этого понятия в жизни страны сформулировал В. М. Молотов. Он сказал: «Морально-политическое единство народов в нашей стране имеет и свое живое воплощение. У нас есть имя, которое стало символом побед социализма. Это имя вместе с тем символ морального и политического единства советского народа. Вы знаете, что это имя — СТАЛИН!»

Помимо единого великого вождя, для создания единого народа нужны были враги, и не вообще враги, а враги конкретные, близкие, действующие под боком. Факт существования таких врагов подтверждали не только аресты и расстрелы, о которых люди знали и о которых писали в газетах и говорили по радио. На них указывали в своих выступлениях разные государственные деятели. Например, председатель Военной коллегии Верховного суда СССР Василий Васильевич Ульрих, выступая 27 февраля 1939 года на объединенной партийной конференции Москвы и Московской области, сообщил о том, что в 1938 году к участникам правотроцкистской оппозиции явился представитель разведывательных органов одной из крупных западноевропейских держав и сказал, что нужно организовать взрыв метро, чтобы лишить нас газового убежища.

Услышав эти откровения, присутствовавшие на конференции, наверное, открыли рты. Тогда да и потом в нашей стране такие выражения, как «представитель разведывательных органов одной из западноевропейских держав», «агент ЦРУ», «резидент одной из иностранных разведок», «представители компетентных органов» и прочие, производили гипнотическое воздействие на советских людей. Все секретное принималось безоговорочно на веру. Со стен на неискушенных людей смотрели плакаты, на которых можно было прочесть: «Будь начеку. В такие дни подслушивают стены. Недалеко от болтовни и сплетни до измены».

Сначала люди скептически усмехались, услышав, что кого-то обвинили в шпионаже, потом пугались, как бы на них самих чего-нибудь не подумали, если они не поверят, а потом и сами стали верить. Верили же в средневековой Европе еще в XVII–XVIII веках, что ведьмы похищали из могил детей, убитых ими еще до крещения, и варили из них мазь, с помощью которой летали на метле! Почему же в начале XX века не верить во вполне реальные вещи?

Отношение же к иностранцам и иностранному по мере отхода от идеалов мировой революции становилось у нас все хуже. В зарубежных гостях все больше видели не «братьев по классу, по борьбе», а шпионов и диверсантов.

Издаваемая в Париже газета «Последние новости» в 1931 году опубликовала заметку под названием «Ненависть к иностранцам». В ней описывалось, как около продуктового магазина в Москве (бывшем магазине Абрикосова), где обычно делали покупки иностранцы, собиралась кучка голодных и оборванных граждан. Они побирались, что-то искали. Когда же иностранцы проходили мимо них с пакетами, наполненными разными деликатесами, то вслед им неслись проклятия и площадная брань.

С заместителем заведующего издательством «Сов-торгфлот» Николаем Николаевичем Полтневым в 1927 году из-за этих самых иностранцев произошла печальная история. Из уютной московской квартиры он был вынужден на три года уехать на Урал по постановлению Особого совещания при Коллегии ОГПУ. А все из-за того, что в свою записную книжку записал адреса и номера телефонов норвежского представительства, британской коммерческой миссии, чехословацкой, шведской торговых делегаций, латвийской и германской торговых миссий. И хотя «органы» в шпионаже его не изобличили, но посчитали, что пребывание его в столице с такими связями излишне. Бывшей княгине, а в то время делопроизводителю «Машинотреста» Надежде Александровне Ширинской-Шихматовой в 1927 году дали пять лет за то, что она встречалась с иностранцами, а у себя дома «хранила документы ликвидационной комиссии «Машинотреста», представляющие интерес для иностранцев». Юстиция тех лет не утруждала себя доказыванием выводов о «заинтересованности иностранцев» или о шпионаже. Достаточно было факта встречи с иностранцем или иного с ним общения.

Существовала, например, такая формулировка для обвинения по статье 58–6 УК РСФСР (шпионаж): «Имярек совершил то-то и то-то при подозрительных по шпионажу обстоятельствах».