Повседневная жизнь петербургской сыскной полиции

Гавань имела свой аналог Вяземской лавры – шесть двухэтажных бараков, выкрашенных в буро-коричневый цвет, которые вытянулись вдоль Шкиперского канала. Они назывались Кекинские дома, и селились там сплошь алкоголики и бузотеры. Их жены шили жилеты и занимались переплетным делом, а мужья пропивали трудовые заработки супружниц. Интересно, что сам купец первой гильдии Алексей Леонтьевич Кекин, известный хлеботорговец и крупный домовладелец, славился благотворительностью. После смерти единственного сына он по завещанию передал все свое имущество городу Ростову (Ярославской губернии). Это не мешало богачу много лет получать плату с гаванцев за жизнь в невообразимо ужасных условиях.

Дурную репутацию имел близлежащий к Васильевскому остров Голодай. Прежде там содержалась каторжная тюрьма. Затем на ее месте разбили немецкое и армянское кладбища, но дух криминала остался. Население острова отличалось особым неуважением к закону. Большинство жителей были беспаспортными, они укрывались тут от полиции. Мало селилось простых ремесленников и много мазуриков. Или, как тогда выражались, людей с неопределенным родом занятий…

Рядом с Голодаем располагался целый архипелаг небольших островов: Жадимировского, Гоноропуло, Кашеварова. Пустынные и продуваемые ветрами, острова эти давали приют дезертирам и беглым преступникам. На Гоноропуло, к примеру, со времен Петра I закапывали в песок тех, кому было отказано в церковном погребении: казненных, самоубийц, раскольников. Поэтому ни полиция, ни обыватели старались сюда не соваться. Лишь по весне появлялись охотники на прилетевшую дичь, да и тех беглые быстро отваживали. К началу XX века все эти острова исчезли – протоку Малой Невы засыпали и присоединили их к Голодаю.

Особняком стояли Вольные острова, самые зловещие и опасные. Они представляли собой отмель в устье Малой Невы, которая появилась между 1815 и 1817 годами, а через полвека, когда море опустилось ещё, этот архипелаг превратился в единый остров[124]. Болотистая нездоровая местность не позволяла тут строиться обывателям. И отмель облюбовали флотские дезертиры. К ним присоединились беглые из Кронштадтских морских арестантских рот. Образовалась коммуна из отчаянных, на все готовых мужиков. После Стеклянного флигеля и Волчьей канавы Вольный остров шел третьим в списке самых недобрых мест столицы.

Южнее Васильевского острова, напротив устья реки Екатерингофки, находился ещё один архипелаг. Главным там был Гутуевский остров. Он славился своим костеобжигательным заводом. В нем перерабатывали кости, которые свозили со всей европейской части России и даже из Сибири. Костная мука бойко продавалась на экспорт. Огромная гора мослов высотой с шестиэтажный дом была видна чуть ли не из Кронштадта. Печи завода дымили днем и ночью. У них тоже была недобрая слава: рассказывали, что в горнилах гайменники сжигали тела своих жертв. Будто бы у кочегаров была даже такса… Рабочие на заводе все имели паспорта, но в казармах селили за мзду мазуриков и «лишенных столицы».

Те, кто категорически избегал прописки, селился поблизости – Гутуевский был окружен островами помельче: Канонерским, Большим Грязным и Резвым. Ничем особенным они не отличались. На Канонерском морские артиллеристы проводили учебные стрельбы. Полиция боялась недолетов и обходила остров стороной, отчего там любили прятаться беглые. На Резвом существовал свой костеобжигательный завод с клееварной фабрикой. На него охотно нанимали людей без паспортов. Все это переменилось, когда на Гутуевском острове решили соорудить морской порт и связать его глубоким каналом с Кронштадтом. Порт начал принимать грузы в 1885 году. Босяков повывели, и на островах стало скучно…

Резкое увеличение преступности в Петербурге случилось в первую русскую революцию. «Морок пятого года» (по выражению министра внутренних дел А.А. Макарова) проходит как водораздел. Статистика выглядит пугающе. В 1903 году в империи было совершено 10 194 преступления против жизни (убийства и покушения на убийство), а в 1907 – уже 55 294. За четыре года количество самых страшных злодеяний увеличилось в 5,5 раза! Уголовные сменили тактику, сделались отчаянными и без раздумий пускали в ход оружие. Раньше сопротивление полиции оказывали лишь поляки и кавказцы. После «морока» насилие стало всеобщим. Вот типичный пример. В январе 1910-го два «духовых»[125] напали на ренский погреб на Царскосельском проспекте. При этом они стреляли в городового. В прошлом веке такое не могло присниться и в кошмарном сне. А тут никаких колебаний… Обоих дураков взяли. Петербург все еще находился на военном положении, и за покушение на государственного служащего виновным полагалась виселица. Военно-окружный суд приговорил бандитов к смертной казни. Но командующий военным округом при конфирмации заменил ее на 20 лет каторги. Нет никаких сомнений, что через семь лет эти ребята, «птенцы Керенского», разъезжали по столице и грабили прохожих…