Повседневная жизнь Пушкиногорья

Из Петергофа пришлось уйти. Два года Гейченко работал в Русском музее, с 1939 года — в музее Пушкинского Дома, оттуда был отправлен в научную командировку в Михайловское — место псковской ссылки Пушкина. Но надолго задержаться на новом месте Гейченко не пришлось. 13 июля 1941 года его самого арестовали по ложному обвинению в антисоветской пропаганде. Обвинение стало результатом доноса. Неосторожное высказывание о том, что советские ученые «отгорожены от западной культуры китайской стеной» было иезуитски истолковано как восхваление западной демократии. Приговор Гейченко получил классический: по статье 58–0, часть 2 — десять лет ИТЛ с дальнейшим поражением в правах на пять лет за «антисоветскую пораженческую пропаганду»; дальше последовал этап в закрытом товарном вагоне фактически без воды и еды, в Северо-Уральский лагерь. Гостеприимный ГУЛАГ распахнул перед ним свои объятия. Работал Гейченко на лесоповале в нескольких километрах от лагеря. Этот вид лагерной работы красноречиво описывал в «Архипелаге ГУЛАГ» А. И. Солженицын: «Снег — по грудь. Ты лесоруб. Сперва ты собой утопчешь его около ствола. Свалишь ствол. Потом, едва проталкиваясь по снегу, обрубишь все ветки (еще их надо искать в снегу и топором до них добираться). Всё в том же рыхлом снегу волоча, все ветки ты снесешь в кучи и в кучах сожжешь (а они дымят, не горят). Теперь лесину распилишь на размеры и соштабелюешь. И норма тебе на брата в день — пять кубометров, а на двоих десять. <…> Уже руки твои не поднимают топора, уже ноги твои не переходят. В годы войны (при военном питании) звали лагерники три недели лесоповала — сухим расстрелом. Этот лес, эту красу земли, воспетую в стихах и в прозе, ты возненавидишь! Ты с дрожью отвращения будешь входить под сосновые и березовые своды! Ты еще потом десятилетиями, чуть закрыв глаза, будешь видеть те еловые и осиновые кряжи, которые сотни метров волок на себе до вагона, утопая в снегу, и падал, и цеплялся, боясь упустить, не надеясь потом поднять из снежного месива»^[440]. Говорить об условиях лагерного быта и самоощущении человека в сталинском лагере мы здесь не будем. Скажем только, что за два года Гейченко приобрел богатый опыт выживания в аду.

Он был досрочно освобожден 29 июля 1943 года с направлением в Красную армию, а вот официально реабилитирован только в 1992-м, за год до своей смерти. В августе — октябре 1943 года проходил обучение в военных учебных полевых лагерях. С ноября воевал минометчиком в минометной роте 1236-го стрелкового полка 372-й стрелковой дивизии на Волховском и Ленинградском фронтах. Это, конечно, был штрафбат, или штрафная часть в составе регулярного воинского подразделения, куда направлялись бывшие заключенные, чтобы «искупить свою вину кровью». Известно, что штрафникам поручались самые сложные операции, и смертность их в годы войны в пять-шесть раз превышала среднестатистические потери по армии. Однако при проявленной отваге и в случае ранения такой бывший лагерник мог получить и полное прощение.

Гейченко участвовал в Ленинградско-Новгородской наступательной операции в январе — феврале 1944 года. 9 февраля был тяжело ранен на территории Псковской области: разрывной пулей оторвана левая рука, осколочное ранение получила правая рука, пуля попала в ногу. В апреле 1944 года он был демобилизован по инвалидности. На этом война для Гейченко кончилась.

С 1944 года он жил в Тбилиси, где были в эвакуации его мать и сестра, работал ездовым в одном из эвакогоспиталей. Как он сам говорил об этом своем периоде — «без руля и без ветрил». Там встретил свою будущую жену Любовь Джалаловну Сулейманову. В начале 1945 года переехал в Ленинград, был восстановлен в должности старшего научного сотрудника Пушкинского Дома и 28 мая 1945 года назначен директором Михайловского музея-заповедника.

В 1987 году С. С. Гейченко писал о себе: «Мне идет на девятый десяток лет! Я видел и пережил в жизни все виды страха, горя, ужаса. Я пережил и радость труда, и радость нужной находки, открытия, созидания в науке и искусстве… Страдание было движущей силой многих лет моей жизни и в детские, и в юношеские, и в зрелые годы… Я жил в детстве в нищенской семье… Я чуть не умер от голода в годы гражданской войны… Во время боев под Новгородом я чуть было не утонул в реке Волхов… Во время войны потерял все, все, все, что накопил за годы самостоятельной трудовой жизни, — и книги, и художественные произведения, все свое имущество. <…> Все это укрепило мой дух»^[441].

Новая жизнь