Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860–1920-е годы

РАБАКОВ. Мы ехали из Царицына. Я взял три билета. Вагон был битком набит, так что мне негде было сесть. Я и стоял. Одна дама мне говорит: что вы стоите, снимите вот чемодан и сядьте. Я взял и снял чемодан. Тут явился какой-то офицер Неронов и позвал обер-кондуктора, который стал меня тащить вон из вагона и разбил мне щеку. Жена моя испугалась, ухватилась за меня, а обер-кондуктор с начальником станции стали ее отрывать от меня, повывихивали ей руки, нанесли побои, сорвали шляпку и шиньон, разорвали мантилью и оставили нас в покое только тогда, когда уже другие стали заступаться за нас. Когда все успокоилось, я сел, а жена села ко мне на колени, потому что места не было.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (Рыбаковой). А вы что можете дополнить?

РЫБАКОВА. Ничего-с.

Товарищ прокурора в своем заключении сказал, что дело по жалобе Рыбаковых на оскорбление их Новомейским и Феоктистовым должно передать на рассмотрение начальства сих последних, так как они находились при исполнении должности. Относительно же опроса свидетелей, то так как Рыбаковы сами их не представили, для суда не обязательно вызывать их. «Я не вижу, — продолжал товарищ прокурора, — особенно уважительных причин подвергать Николая Рыбакова четырехдневному аресту, когда другие соучастники приговорены лишь к штрафу в два рубля. Поэтому я предлагаю подвергнуть его, как главного виновника, тоже штрафу — в размере 15 рублей серебром. В остальном же приговор Московского уездного мирового съезда утвердить».

Судья определил дело по жалобе Рыбаковых на Новомейского и Феоктистова передать на рассмотрение начальства сих последних, Николая Рыбакова подвергнуть четырехдневному аресту при городском арестантском доме, а жену его Екатерину — двухрублевому штрафу.

Ругательство неприличными словами

Горничная эконома Матросской богадельни Татьяна Леваницкая в 1868 году принесла жалобу мировому судье Сокольнического участка Москвы, заключавшуюся в том, что она по приказанию своей барыни в девять часов вечера пришла к смотрителю той же богадельни Соболеву за «Московскими новостями», и что тот, будучи хмельным, обругал ее разными неприличными словами и выгнал вон. Свидетелем всего этого обвинительница выставила призреваемого в означенной богадельне старика Филиппа, находящегося в услужении у господина Соболева.

СОБОЛЕВ. А я вот что скажу вам, господин судья. Мы получаем газеты в шесть часов. Я, как начальник богадельни, получаю газеты первый. А Татьяна пришла ко мне в семь часов. Вы, господин судья, знаете, катковская газета большая, в час ее не прочитаешь. Я и дал им полицейский листок, а газет, сказал, не дам до утра…

ЛЕВАНИЦКАЯ. Я приходила не в семь, а в девять часов, как обыкновенно.

СОБОЛЕВ. Только это, через несколько минут опять слышу звонок. «Кто?» — спрашиваю. «За газетами пришли», — говорят. Ну, тут, признаюсь, я уж рассердился и сказал что-то.

ЛЕВАНИЦКАЯ. Да господин Соболев и не выслушал меня, а прямо обругал неприличными словами.

СОБОЛЕВ. Не помню я, что ей сказал. Нынче я у детей спрашивал: не бранил ли я Татьяну? Они говорят, что нет. Но, признаюсь, я назвал ее дрянью и по-христиански согласен попросить у нее за это прощения. Только я, господин судья, был уж очень рассержен, а потому и сказал, что не буду давать им газет, пускай в конторе на другой день берут. Ушла Татьяна. Слышу, опять звонок. Приходит уж другая, такая толстая, и говорит, что я пьян. Но газет я все-таки не дал. У тебя, Татьяна, я готов просить прощения по-христиански. Посудите сами, господин судья, ведь беспрестанные звонки хоть кого рассердят. Конечно, она не виновата. Виноват, кто ее посылал. Я не пожалею двух тысяч рублей, чтобы нанять адвоката, и буду жаловаться. Что за беда, что я выбранил ее? Но можно ли меня, начальника богадельни, тянуть за это в суд? Ведь я после этого, пожалуй, авторитет потеряю.

СУДЬЯ. Следовательно, вы сознаетесь, что бранили ее?

СОБОЛЕВ. Кажется, назвал дрянью.

СУДЬЯ. Она, между прочим, говорит, что вы бранили ее неприличными словами.

СОБОЛЕВ. Все может быть, я был так рассержен этими звонками. Скажи, Татьяна, как я тебя бранил?

Леваницкая, приблизившись к судье, произносит что-то шепотом.

СОБОЛЕВ (прислушиваясь

). Этого, право, не помню! Впрочем, я согласен по-христиански просить прощения. (Леваницкой.) И как тебе, Татьяна, не совестно тянуть меня к суду из-за такой безделицы? Мне не за себя обидно, мне обидно за свою должность. Ведь я тридцать пять лет состою начальником этого заведения, меня вся Москва знает! И Шумахер знает меня! Вот и нынче я был у Шумахера, он говорит тоже.

ЛЕВАНИЦКАЯ. Я никакого господина Шумахера-с не знаю-с.

СОБОЛЕВ. Коли ты не знаешь, так вот господин судья знает. А как ты смела меня пьяным назвать? За это ты мне, матушка, ответишь.

ЛЕВАНИЦКАЯ. Вы хоть здесь-то не горячились бы.

СОБОЛЕВ. Нет, голубушка, этого так нельзя спустить. Меня вся Москва знает. И тут, глядикось, в суд тянут.

СУДЬЯ. Она не говорила, что вы были пьяны. Она сказала только в нетрезвом виде.