Повседневная жизнь русского кабака от Ивана Грозного до Бориса Ельцина

Славившиеся прежде заведения ушли в прошлое. В здании ресторана «Прага» были размещены коллектив безработных Изобразительного отдела Всесоюзного профессионального союза работников искусств, аукционный и комиссионный залы, кинотеатр, школа поваров. В бывшем «Яре» с 1918 по 1952 год находились кинотеатр, спортзал для бойцов Красной армии, госпиталь, кинотехникум, ВГИК и Дом летчика. Бывший царский путевой Петровский дворец стал дворцом Красной авиации; в расположенном рядом помещении ресторана «Эльдорадо» разместился клуб Военно-воздушной академии, в здании ресторана «Аполло» сейчас находится Центральный музей истории авиации и космонавтики. «Метрополь» надолго стал общежитием для высших советских функционеров. В «Славянском базаре» обосновался Народный комиссариат юстиции. С тридцатых годов его концертный зал поочередно занимали вновь возникавшие театры — Юного зрителя, Московский кукольный, Детский музыкальный.

Выпивка не переводилась, несмотря на все грозные законы советской власти. Только цены росли: в ноябре 1919 года бутылка спирта стоила уже 5 тысяч рублей; к началу 1920 года, «говорят, дошла ценой до 12 000 р.», а спустя год продавалась уже по 150 тысяч «совзнаков» ^{10}.

Пили не только в тылу. Ленин вынужден был признать, что «отряды красноармейцев уходят из центра с самыми лучшими стремлениями, но иногда, прибыв на места, они поддаются соблазну грабежа и пьянства»; порой не выдерживали искушения и рабочие-продотрядовцы, изымавшие вместе с частями Красной армии хлеб у крестьян ^{11}.

Первая конная армия «прославилась» не только в боях — о безобразиях ее бойцов в захваченном Ростове-на-Дону докладывал в Москву представитель ВЧК Я. X. Петере: «Армия Буденного разлагается с каждым днем: установлены грабежи, пьянство, пребывание в штабе подозрительных женщин и расхищение трофеев». Руководство же Первой конной не видело в этом ничего страшного, и комиссар К. Е. Ворошилов оправдывал разгул своих подчиненных тем обстоятельством, что русскому человеку после тяжелых трудов свойственно немного «расслабиться»

^{12}.

Конфиденциальные сводки ВЧК о положении дел в стране рисовали картины повсеместного злоупотребления горячительным со стороны самой советской администрации — как, например, в Полтавской губернии: «Некоторые ответственные работники на глазах всего народа ведут нетрезвую жизнь»; «пьянство и разгул дошли до невероятных размеров, пьянствует железнодорожная охрана, пьянствуют совработники» ^{13}.

Председатель Совнаркома требовал применения смертной казни за «спаивание» красноармейцев; эти угрозы не оставались пустым звуком, о чем сообщали грубоватые «агитки» Демьяна Бедного:

Аль ты не видел приказов на стене —О пьяницах и о вине?Вино выливать велено,

А пьяных — сколько ни будет увидено,Столько и будет расстреляно.

Параллельно с применением репрессий большевистское руководство пыталось вводить новые традиции: во время праздников «смычки» Красной армии с крестьянством попойки заменялись (правда, неизвестно, насколько успешно) «культурным времяпровождением»: коллективной читкой газет, лекциями, «начиная с вопроса о сифилисе и кончая вопросами перспектив мировой революции», пением революционных песен ^{14}

.

Порой местные военные и гражданские власти применяли даже более суровые наказания, чем это было предусмотрено названными выше декретами; нижегородская губчека, например, предупреждала: уличенные в продаже и выделке спиртных напитков будут расстреляны! В Тульской губернии за аналогичные нарушения суды давали 20 лет тюрьмы или даже пожизненное заключение ^{15}. Московский комитет РКП (б) проводил суды чести над замеченными во хмелю коммунистами и исключал их из партийных рядов, поскольку «подобные поступки подрывают авторитет партии… ссылка же на партийное прошлое в данном случае является отягчающим вину обстоятельством».

Противники большевиков — от эсеров до монархистов — были более либеральны в «питейном» вопросе. Однако пьянство и грабежи в рядах белых армий также заставляли их командование осуждать — как это сделал генерал П. Н. Краснов в 1918 году — безобразное поведение «лиц в офицерской форме» и хотя бы формально усиливать ответственность за пьянство и дебоши. О кутежах своих подчиненных, которые «не раз обижали население», деликатно упоминал в мемуарах и А. И. Деникин. Терпевший же обиды и от белых, и от красных крестьянин без проблем употреблял самогон, «культура» производства коего с этого времени прочно утвердилась в деревне.

Едва ли стоит доверять приводимым в современной «трезвенной» литературе данным о минимизации в это время душевого потребления спиртного по сравнению с довоенным периодом; точные подсчеты такого рода для эпохи Гражданской войны просто невозможны. А с возвращением к мирной жизни питейная проблема сразу же напомнила о себе.