Повседневная жизнь Соловков. От Обители до СЛОНа

Для Савватия и Германа Соловки были той пустыней, которую они обрели в результате многолетних духовных опытов, в результате самопринуждения и воздержания, местом, указанным свыше, а следовательно, не могущим быть воспринятым как некая собственность, за которую следует бороться.

Озеро Долгое, келья-землянка, поклонный крест у подножия Секирной горы были символами крайнего нищелюбия и бедности, которых по воле Создателя аскеты могли лишиться в любую минуту. Но в то же время они могли и возвеличиться, полностью пребывая в руках Божественной воли, стяжая ее ежедневными трудами, постом и молитвой. Очень точно описывает это состояние безбытности, нестяжания и невещественности святитель Иоанн Златоуст: «Бедность — великое стяжание для тех, которые мудро переносят ее; это сокровище некрадомое, жезл несокрушимый, приобретение неоскудеваемое, убежище безопасное».

Поморы же, прибывшие на остров летом 1430 года, не могли не знать, что это «урочище мертвых» не предназначено для той обыденной жизни, к которой они привыкли и которую вели на материке. Более того, ведь это именно они отговаривали Савватия от Соловецкого жития, ссылаясь на печальный опыт своих предков, так и не смогших в силу таинственных и непонятных им причин переселиться сюда.

Однако зависть и надменность, гордость и любопытство (вполне узнаваемые человеческие качества) сделали свое дело. Желание доказать, что в жизни отшельников нет ничего особенного, что так может каждый, берет верх не только над здравомыслием, но и над инстинктом самосохранения.

Таким образом, видение, которого удостаивается жена помора, становится закономерным воздаянием за попрание установившегося на протяжении веков порядка вещей на острове и за отпадение от знания о том, что это «Остров мертвых», на котором нет места живым. По сути, изгоняя поморов с Соловков, ангелы спасают им жизнь, делая старцев-отшельников участниками уже лишь финала этой истории.

Совершая молитвенное правило у поклонного креста, Савватий слышит крики и женский плач. Это позволяет предположить, что кельи старцев находились в непосредственной близости от подножия Секирной горы, потому что именно здесь и произошел уже известный нам инцидент. Итак, Герман обнаруживает рядом со своей кельей плачущую женщину, которая и рассказывает ему о происшедшем с ней. Показательно, что старец выслушивает этот рассказ, не произнося при этом не единого слова, то есть как бы становясь безмолвным свидетелем свершившегося, ни в коей мере не осуждая несчастную, но лишь мысленно сочувствуя ей, понимая, от скольких бед и непосильных испытаний оградили семью рыбака «два грозных юноши со светлыми лицами».

Спустя 427 лет на этом месте и будет воздвигнута Михайло-Архангельская часовня, которая станет не только местом молитвенной памяти о чуде, свершенном Архистратигом Михаилом в Хонех, но и возможным указателем на то место, где могли находиться кельи преподобных Савватия и Германа.

Далее Житие сообщает: «Прошло несколько лет (всего на острове Савватий и Герман провели шесть лет. — М. Г), и Герман испросил, по обычаю, у святого благословение, чтобы отправиться на побережье и на Онегу-реку ради некоторых надобностей. И, уйдя туда, задержался. Старец же Савватий один остался на острове и жил так долгое время. Сперва погрустил он в помыслах об уходе Германа, но потом стал еще усерднее подвизаться и, слезами каждый день ложе омывая, взывал стихами псалмов: “Господи, Боже мой, на Тебя уповаю, спаси меня! Ибо Тебе отдал душу мою от юности моей, и не отвергни меня, многие лета желавшего этого места святого!”

Увидели же нечистые духи, как теснит их подвижник, утвердившийся крепко оружием крестным, и стали чинить ему многие досаждения и устрашать его, и двинулись на него всею силою. Пришли, обратившись: одни — в змей, другие — в различных диких зверей, хотящих поглотить его. Святой же оградился крестным знамением и стал петь: “Да воскреснет Бог и расточатся враги Его!” И закончил весь псалом — и все козни бесовские исчезли. И так остался святой невредим, днем и ночью всегда пребывая непрестанно в молитвах».

И вот спустя годы Савватий, как мы видим, достиг полнейшего одиночества и совершенного безмолвия, так называемого «исихастириона» — «покоища», то есть того состояния, ради которого он и совершал свои даже по нынешним временам немыслимые по протяженности хождения — сначала из Кирилловой обители на Валаам, а затем с Ладоги на Белое море.