Повседневная жизнь советских писателей. 1930— 1950-е годы

— Павел Васильев, ведь вы же знаете, что вам на полгода запрещено посещать наш Клуб московских писателей! Как вы изволили ослушаться? Вспомните, что о вас писал Максим Горький. И затем, не спрашивая позволения, вы усаживаетесь за мой стол?..

— А по какому праву, сударь, вы мне делаете выговор, и по какому праву вы называете этот столик „мой“, когда он свободен? Вы что — купили его?..

— Я — член правления Клуба писателей! Да! И требую немедленно покинуть зал…

— Вы требуете?! А я — Павел Васильев!..

Вызвали директора. А директором Клуба была тогда Чеботаревская… — невысокая собой, но очень мужеподобная… Суровым голосом, спокойно, но твердо, она сказала:

— Товарищ! Павел Васильев, прошу вас, немедленно покиньте Клуб писателей…

Тогда он посмотрел на нее сверху вниз — и спросил:

— Кто такая?

Настал черед Чеботаревской терять свое невозмутимое спокойствие — и мужеподобная женщина, вне себя, вскрикнула:

— Не забывайтесь! Вы отлично знаете: я директор Клуба!

Павел Васильев также величественно взмахнул рукой в ее сторону и пробасил, раздельно, по слогам:

— Рас-счи-тать!..

После того Павел Васильев, взяв деваху под руки, покинул Клуб писателей…»^[450]

Можно рассказать еще об одном эпизоде, произошедшем на веранде ресторана «Прага». Необходимо оговориться, что у Павла Васильева был давний конфликт с его однофамильцем, поэтом Сергеем Васильевым. О причине этого конфликта вспоминала Е. Вялова: «Павел почти не встречался со своим однофамильцем. Однако заочным чувством была неприязнь. В начале тридцатых совсем еще юный Сергей Васильев подрабатывал, читая свои стихи в кинотеатре „Художественный“ перед началом сеанса. Публика наивно полагала, что перед ней — автор нашумевшего „Соляного бунта“. Павла Васильева, считавшего чтение стихов по кинотеатрам чуть ли не позорным занятием для уважающего себя поэта, такие „перепутывания“ приводили в бешенство. Во время одной из случайных встреч Павел предложил Сергею „быстренько взять псевдоним, назваться хотя бы „Курганом“, по названию города, откуда приехал“. Так Павел нажил себе еще одного недоброжелателя»^[451].

…И вот они встретились на той злополучной веранде. П. Васильев заказывает яичницу на десять желтков, и, дождавшись заказа, «незаметно подходит сзади к Сергею Васильеву и со словами: „Не позорь фамилию Васильевых!“ опрокидывает содержимое сковородки на голову ненавистного поэта». Дальнейшие события разворачивались так: «Скандал, Сергей скатертью обтирает лицо и голову, соображает, в чем дело, и набрасывается, как тигр, на Павла. Начинается драка. Столики летят в разные стороны, бьется посуда, посетители убегают к дверям, появляется милиция»^[452]. Затем обоих участников своеобразной «литературной дискуссии» отправили в отделение.

10 января 1935 года в «Литературной газете» появилась заметка об исключении П. Васильева из Союза советских писателей «за антиобщественные поступки и как не оправдавшего доверия литературной общественности, нарушившего обещание, данное им в письме А. М. Горькому» ^[453]А 24 мая в «Правде» было опубликовано открытое письмо двадцати писателей, где поведение П. Васильева квалифицировалось как «аморально-богемное или политически-реакционное». В нем сообщалось об «отвратительном дебоше» в писательском доме по проезду Художественного театра, где, по словам авторов письма, П. Васильев избил поэта Дж Алтаузена, «сопровождая дебош гнусными антисемитскими и антисоветскими выкриками и угрозами расправы по адресу Асеева и других советских поэтов»^[454]. По их мнению, «дебошир» «уже давно прошел расстояние, отделяющее хулиганство от фашизма». Таким образом, делу теперь была дана и политическая оценка. Интересно, что среди подписавших статью были те, кого также обвиняли в пьянстве и дебоширстве, например Б. Корнилов. (Заметка о соответствующем поведении Корнилова при открытии Ленинградского дома писателей опубликована в том же номере «Литгазеты», что и материал об исключении Васильева из ССП.)

Кстати, очевидцы конфликта Васильева с Алтаузеном описывают этот инцидент по-другому. И. Гронский вспоминал следующее: «На вечеринке, куда пригласили Васильева, один известный в то время поэт оскорбительно отозвался о знакомой Павлу Васильеву женщине, за что вполне справедливо поплатился пощечиной. Недруги Васильева, воспользовавшись этим, раздули скандал. Было заведено дело об избиении (!) Павлом ни в чем не повинного человека. И в результате этой чудовищной провокации Васильев был приговорен к исправительным работам»^[455]

.

Заметим, что и у «избитого» поэта Дж Алтаузена характер был взрывной. Скажем, в конце двадцатых годов он позволял себе большие вольности в поведении, о чем свидетельствует письмо к нему Ф. Акульшина:

«Милый Джек!

Не сердись на меня. Я на тебя был сердит, что ты обозвал меня нехорошим словом в присутствии целой орды писателей.

Разреши мне прочитать тебе нотацию. Я ведь почти в два раза старше тебя, и вот только по старшинству я хочу тебя пожурить.

Постарайся выкинуть из своего лексикона такие слова, как: „сволочь“, „хам“ и т. п. грубости.