Повседневная жизнь советских писателей. 1930— 1950-е годы

В Доме Герцена (Тверской бульвар, 25), принадлежащем ССП, два года не работало центральное отопление. Союз писателей обратился за помощью к начальнику МПОВО Советского района Москвы Шелепину с просьбой выделить бригаду по ремонту центрального отопления, крыши, перекрытия и дымоходов^[539]. В доме протекала крыша, и во время дождя заливало верхний этаж, в одной квартире прогнили балки, что грозило обвалом, грубы и дымоходы были попорчены во время бомбежек.

Не миновали писательские семьи и многочисленные «уплотнения» квартир, которые порой граничили с произволом. На допускаемые чиновниками бесчинства особенно остро реагировали фронтовики. В декабре 1941 года в Правление ССП поступило письмо от С. Липкина: «Приехав из Кронштадта, я увидел свою семью, проживающей на одной кровати.

Воспользовавшись тем, что я с первых дней Отечественной войны нахожусь на фронте, мою жену и детей лишили жилплощади.

Я требую:

1. Предоставить моей семье жилплощадь.

2. Наказать виновных сотворенной подлости»^[540].

Подобные явления имели место не только в начале войны. Например, Н. Афиногенов-Степной с семьей (женой и дочерью) с 1932 года проживал в доме № 8/10 по Коровьевскому переулку, где имел комнату площадью 20 квадратных метров. В начале войны его семья была эвакуирована, а сам писатель остался в столице и аккуратно оплачивал жилье. В сентябре 1943 года он тяжело заболел и был подвергнут принудительному лечению в 1-й Московской загородной психиатрической больнице. В то время как литератор находился на лечении, принадлежащая ему комната по ордеру Мосжилотдела была заселена другими жильцами. В результате Афиногенов-Степной вместе с вернувшейся из эвакуации семьей оказался без крыши над головой^[541].

В похожей ситуации оказался и А. Гатов: «Мой быт после возвращения в Москву в 1944 году был очень трудным. Ловкие жулики въехали во время войны в мою квартиру, и мне предстояло остаться на улице. Квартирные суды были в то время рядовым явлением, мне они стоили здоровья. И это в квартире Уткина в Лаврушинском переулке я писал на его большом „Континентале“ разные письма в суды руками, дрожащими от усталости и волнения»^[542].

Были случаи, когда писательские квартиры «уплотнялись» другими писателями. Б. Лавренев был вызван на работу в Москву наркомом ВМФ и поселился в гостинице «Москва». Однако в декабре 1942 года последовало распоряжение Моссовета о выселении из гостиницы всех постоянно в ней проживающих. К тому времени к писателю уже приехала семья, и он обратился за помощью к А Щербакову. По распоряжению сверху поселили его в пустующую квартиру Годинера в Лаврушинском переулке, семья которого находилась в эвакуации. Жизнь в квартире пошла кувырком в 1943 году, после возвращения из эвакуации хозяйки квартиры с шестилетней дочерью. Тут же начались скандалы: в первый же день был сорван телефон. Б. Лавренев писал: «Ругань и крик перешли все пределы. Выяснилось, что хозяйка квартиры имеет давнюю репутацию неслыханной хулиганки и психопатки»^[543].

Писатель вновь просит А. Щербакова оказать содействие в выдаче квартиры. Заведующий жилотделом пообещал «приискать комбинацию». Через два месяца выяснилось, что «„комбинация“ пока не вытанцовывается». Затем Б. Лавренев написал И. Сталину, и через час после того, как письмо было опущено в кремлевский ящик, писателю позвонили. Но квартирная эпопея на этом не закончилась, так как документацию, связанную с делом литератора, теряли, потом находили, а вот квартиру найти так и не смогли.

Между тем жизнь писателя и его семьи с каждым днем становилась все хуже: «Хулиганка продолжает ежедневные издевательства и скандалы. Прокуратура отказывается привлекать ее к ответственности, так как она психически ненормальна, психиатры отказываются помещать ее в больницу, так как, несмотря на установленную психическую болезнь, „она не угрожает жизни проживающих вместе с ней“. То, что я сам близок к „установленному психическому заболеванию“, никого не волнует». Лавренев практически был лишен возможности работать, из-за чего пошатнулось его материальное положение. Все это заставило писателя обратиться за помощью к К. Ворошилову. Последний, в свою очередь, направил письмо председателю исполкома Моссовета В. Пронину: «Если есть возможность помочь писателю Лавреневу, помогите. Если нет этой возможности, стало быть „на нет и суда нет“»^[544]. Возможность нашлась, и 5 декабря 1944 года Лавренев благодарил Ворошилова за помощь^[545].

Некоторые из московских квартир отдавались под нужды военных. Естественно, что за сохранность их имущества никто не отвечал, спасти его могли либо сами хозяева, если они были в городе, либо их друзья, если они узнавали о случившемся. В подобной ситуации очутился и Б. Пастернак 16 июля он написал А. Щербакову: «Моя квартира в Лаврушинском разгромлена до основания именно как бедная, на которой было написано, что она не знатная и за нее не заступятся»^[546].