Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина

Интересно отметить, что на основе изучения нескольких тысяч «сказок»^{48} московских «фабричных» 1730-х годов Е. И. Заозерская пришла к выводу, что именно из солдатских детей, посадских людей и пришедших в Москву в поисках заработка крестьян в Москве формировалась прослойка «обездоленных людей» («пауперизировавшийся элемент»), из которых и сложился костяк рабочей силы московских мануфактур XVIII века: «Тысячи крестьян, монастырских и дворцовых, и посадских людей, в подавляющей массе обездоленных и неимущих, часто с детских лет прочно включались в промышленный труд… В результате на мануфактурах собралась по социальному составу весьма пестрая масса людей, за счет которой увеличивалось количество тех, кто „отбывал“ от рекрутчины и подушного обложения»

[407]. Есть все основания утверждать, что примерно те же слои стали источником пополнения рядов преступного мира Москвы XVIII столетия. Не случайно большинство профессиональных преступников являлись действующими или беглыми «фабричными».

Сопоставление сведений о положении московских воров на момент следствия с данными о их социальном происхождении позволяет убедиться в том, что для большинства из них включение в преступный мир было следствием утраты общественного статуса, унаследованного при рождении. Этот факт заслуживает особого внимания, поскольку в целом уровень мобильности тогдашнего общества был низок, каждый человек существовал в нем не сам по себе, а в качестве члена городской либо крестьянской общины и, как правило, наследовал социальный статус отца. Сбои в традиционных общинных механизмах общественного призрения в значительной мере способствовали формированию городской преступной среды. Многие «мошенники» являлись маргиналами, в силу различных обстоятельств «выбившимися» из традиционной системы общественного устройства.

Формирование личности московского вора XVIII столетия, как правило, происходило в раннем возрасте. Чаще всего на скользкий путь ступал подросток, лишившийся родителей. 41 из сорока восьми преступников, в отношении которых мы располагаем подробными данными о родителях (85 процентов), в раннем детстве остался сиротой. Выходцы из посадских, рано потеряв отцов, записывались на мануфактуры, их сдавали в рекруты (впоследствии они дезертировали и возвращались в Москву), некоторые просили милостыню, нанимались на поденную работу и т. п. Крестьянские сыновья приходили в Москву, где также нищенствовали, работали поденщиками или на промышленных предприятиях. Но особую роль в формировании преступного мира играли солдатские дети, которые, как правило, воспитывались без отцов. Их матери, солдатские жены и вдовы, вынуждены были скитаться в поисках источников пропитания, нередко прибегая к нищенству. Оставшись без отцов, вынужденные бродяжничать по улицам Москвы, малолетние беспризорники вступали в контакт со взрослыми и закоренелыми преступниками. В XVIII веке воровство стало настоящим «ремеслом», которому нужно было учиться, поэтому профессиональные навыки передавались из поколения в поколение. Например, тринадцатилетний воспитанник гарнизонной школы у Варварских ворот Алексей Адолимов, пойманной Каином 17 августа 1743 года у Москворецких ворот с бритвой, с помощью которой он «мошенничал» (срезал привязанные на поясе ножи), признался, что этой воровской технике обучил его старший «товарищ» Иван Карташев[408].

Интересно, что количество дворовых среди профессиональных преступников незначительно. Очевидно, это связано с более выгодным материальным положением крепостных слуг по сравнению с лично свободными посадскими, «фабричными» и солдатскими детьми, не говоря уже о крепостных или государственных крестьянах. В подтверждение этих слов приведем лишь один из множества примеров. Правящий секретарскую должность Сыскного приказа Дмитрий Шарапов в 1741 году имел возможность очень хорошо одеть своего крепостного слугу — тот носил «кафтан серой новой… с воротником красным суконным, ценою в два рубли», «шубу баранью ценою в один рубль двадцать копеек», «шапку немецкую суконную коричневого цвету ценою в пятьдесят копеек», «штаны козлиные ценою в тридцать копеек», «рукавицы бараньи… ценою в пятнадцать копеек», «чулки валенные немецкие ценою в тридцать копеек», «рубашку немецкую… ценою в пятьдесят копеек», «портки в десять копеек», «кушак красной парусной, ценою в шестьдесят копеек», «двои сапоги смазных, ценою по шестьдесят копеек»[409]. Если слуга далеко не самого крупного московского чиновника одевался много лучше, чем «фабричные», оброчные крестьяне и обедневшие посадские, что уж говорить о дворовых людях знатных господских домов Москвы!

Люди обездоленные, маргинализированные, в силу различных обстоятельств потерявшие связь с традиционной общиной, оставшись наедине с несправедливым и жестоким миром, объединялись в преступное сообщество со своими законами, особыми знаками, собственной системой ценностей и бытом.

Глава третья

Обыденность городского дна