Повторение пройденного

— Я не первый день на войне, — сказал Афанасьев, — и кое-что в этом деле понимаю. И знаю, если противник обороняется на гладкой местности, хорошо обозреваемой, если ему не за что зацепиться, то хороший артиллерийский удар обеспечивает успех наступления. Но когда, — продолжал он, — вражеская оборона на труднонаблюдаемой, пересеченной местности, да к тому же, — он посмотрел на начальника разведки, — нам плохо известны его силы, — такую оборону и с артиллерией разрушить трудно, без танков. А у нас, я так понимаю, не предвидится ни танков, ни артиллерии.

— В любом случае, — сказал Андронов, — мы поддержим вас минометами. И ждите артдивизион.

Андронов встал, давая понять, что совещание окончено.

— Можете идти, товарищи. — Афанасьева он задержал.

Они остались вдвоем в блиндаже, пахнущем гниющей корой и сырым деревом.

— Не буду тебе ситуацию объяснять, — сказал Андронов, — сам все понимаешь. — Он не мог произнести самых страшных слов, заставлял себя, но не мог, и злился на себя за это. Но пока слова эти были не произнесены, можно было делать вид, что все нормально, как всегда, как перед любым боем.

— Завтра праздник, — говорил полковник, не глядя на Афанасьева, — так ты выступи перед ребятами, расскажи им про боевые традиции, чтоб веселее в бой шли...

— Расскажу.

— Пусть твои ветераны за необстрелянными ребятами присматривают, а то ведь первый бой...

— Присмотрим по возможности.

— Мы оба знаем, что такое завтрашнее наступление, — сказал он. — Не будем в кошки-мышки играть и делать вид, что ничего не происходит.

— Не будем, — согласился Афанасьев.

— Я на смерть людей зря не посылаю!

Слово было произнесено.

— Деревню эту взять нужно. И сделает это твой батальон. Постарайся обойтись меньшей кровью.

— Многие погибнут, — сказал Афанасьев. — Зеленые они совсем, дети еще. Такие долго не живут.

Они простились. Постояли несколько секунд усталые, озабоченные предстоящей работой мужчины.

— Давай, комбат, — сказал Андронов. — Желаю удачи.

Комсомольское собрание батальона началось в пятнадцать часов на поляне. Погода переменилась, небо стало серое, сплошь затянулось облаками.

Из блиндажа вытащили и поставили под сосной колченогий, сбитый из еловых стволов стол. Первые ряды бойцов сидели, набросав на снег охапки лапника, дальше стояли, тесно прижатые друг к другу. Оттого, что стояли они не поротно и не повзводно, а как придется, — пулеметчики вперемежку с автоматчиками, минометчики рядом со стрелками, оттого, что задние напирали, задирая головы, желая получше рассмотреть и расслышать происходящее, оттого, что все разговаривали шепотом, вполголоса, и стоял от этого шум — казалось, что здесь не батальон перед боем, а предвоенная массовка а лесу, и не будь сейчас вокруг снега и зимы, можно было бы назвать происходящее маевкой. Толпа бурлила, переминалась, покачивалась, кто-то протискивался вперед кто-то назад, казалось, воздух был наэлектризован ожиданием. Ожидали собрания, потому что собрание накрепко связалось в сознании людей с завтрашним боем, о котором уже знали все, — прежде чем начнется бой, пройдет собрание, после собрания будет бой, и от этого ожидание было каким-то взвинченным. После собрания уже только ночь, а может, полночи будет отделять их от боя. Собрание сжимало воедино волю людей, — ведь это делало каждого из них сильнее и смелее, потому что каждый чувствовал и ощущал силу, частью которой являлся сам, силу, имя которой — батальон. Но для того чтобы все они прониклись сейчас единым настроем, чтобы каждый — сомневающийся и робеющий, напряженный и расслабившийся — сумел сконцентрировать свою волю, нужен был кто-то знающий их всех, лежавший вместе с ними под огнем. И он должен был найти единственные и верные слова, которые будут произнесены, поставили бы все на свои места бесповоротно и решительно и сделали завтрашний бой единственной реальностью, предстоящей им.

И когда комсорг батальона, старший лейтенант Татарников, открыл собрание и в лихорадочном стремлении вложить в слова все свое чувство заговорил о великой миссии, возложенной на них, которую теперь никто, ни один человек в мире не сможет отнять у них до смерти или до победы, батальон притих, замолчал, но в тишине леса, в тишине людской толпы слова вдруг показались самому комсоргу не самыми точными и не самыми верными. А потом встал комбат Афанасьев, и батальон шелохнулся и замер, потому что лицо у комбата было суровое и нежное одновременно. Слова, которыми он начал, были пугающе простыми.

— Товарищи, — сказал он негромко, — товарищи мои... Завтра будет очень трудный бой. Мы должны взять опорный пункт фашистов в Чернушках, и мы его возьмем. Я верю в вас и знаю вас. Вы завтра должны победить. И жить! Вглядитесь в лица друг друга! Вглядитесь и запомните своих товарищей. На войне нельзя не думать о смерти. Она слишком близка. Но о жизни думать веселей...