Повторение пройденного

«Пропагандисты Красной Армии, захлебываясь, вопят во все горло о якобы зверских отношениях с бойцами и офицерами Красной Армии, каким-либо чудом попавшими в немецкий плен. Бойцы! Уже тысячи из вас перешли на пашу сторону, и всем им оказан хороший прием... Не медля переходи к нам. Дорога к нам — это дорога в жизнь.

Право на жизнь, на убежище до конца войны, на возвращение домой в первую очередь дает вам приказ № 13 Верховного командования германской армии. Используйте это право!»

И снова музыка, а потом, через несколько минут, — яростная артподготовка шестиствольных минометов и атака.

В ночь на шестнадцатое декабря они осуществили прорыв и вышли из окружения, унося с собой всех раненых, технику и снаряжение.

За эти бои Сыркин получил орден Отечественной войны и, командуя бригадой, вывел ее на отдых в район станции Земцы, где она расположилась, ожидая пополнения. Измотанная в этих боях, обескровленная бригада устала, как устает человек после смертельно трудной работы.

ГЛАВА ВТОРАЯ

В пять часов утра 12 февраля 1943 года эшелон прибыл на станцию назначения. Сонные, размягченные долгой дорогой и ожиданием курсанты попрыгали из вагонов на насыпь и, переминаясь, ждали команды, которая соберет их всех вместе и опять сделает не толпой приехавших на дремучем полустанке, а боеспособным и свежим воинским подразделением, готовым пойти в бой в любую минуту. С нетерпением озирались они по сторонам. Это была земля, вчера, может быть, отбитая у врага. Была середина февраля, у заборов, у деревьев, у домов намело глубокие сугробы снега, и он лежал, грязно-голубоватый, и казался не таким, как снег в Оренбуржье, чистый и спокойный. Это был поруганный снег. Было очень темно, а станция Земцы терялась в тревожной сырой темноте.

...От вагона к вагону передали команду, разрешающую курить, и теперь вдоль не различимого в темноте состава, там, где слышалась сливающаяся в гул приглушенная речь десятков людей, вспыхивали огоньки, освещавшие на мгновение безусые лица. Некурящие полезли погреться назад в вагон. Белов с Матвеевым исчезли, а Матросов с Бардабаевым и Копытовым остались покурить. Все они, друзья по пехотному училищу — и в Краснохолмске и потом, когда училище перевели на станцию Платовку. Там они сами строили себе землянки вместимостью на две роты каждая, там и жили вместе — пятая и шестая роты.

Оторванные от родных, от близких, за три месяца лагерной жизни они сдружились сильнее, чем со «штатскими» дружками за все годы детства и юности.

Долговязый, общительный Белов, студент-второкурсник из Свердловска, был неловкий и невезучий. То он на уроке физкультуры упал с брусьев и сломал руку; то, возясь с настольной лампой, замкнул на себя цепь и обжег все пальцы, то уронил стакан, и тот, падая, сильно порезал ему запястье... А сколько раз он болел, сколько лежал по больницам! На фронт он просился с 41-го, но только теперь добился своего.

Матросов был какой-то сдержанный. Ребята знали, что родителей у него нет, что рос он по детским домам, а потом была у него какая-то история, — он про это говорить не любил, — попал в колонию, что в Уфе, оттуда долго просился на фронт, а оказался в училище...

Все они ненавидели врага и рвались на фронт, но в этом пареньке была какая-то особая истовость, которая выделяла его. На учебных стрельбах, взяв в руки свой автомат и упав по команде, как учили, на локти, широко расставив ноги, он преображался. Лицо его становилось застывшим и жестоким, глаза суживались, — он вгонял пули в фанерного фашиста, появлявшегося на стрельбище.

Бардабаев терпеливо учил его стрелять спокойно, прицеливаться, отключившись от всего, и нежно, не срывая, отжимать спусковую скобу. Бардабаев, охотник и сын охотника, стрелял, почти не цедясь и всегда точно.

И вот теперь все они, недоучившиеся курсанты, неслучившиеся офицеры, стояли в шинелях у вагона, курили самокрутки, тихо, напряженно переговариваясь, и ждали команды.

Проучись они на месяц дольше или будь на фронте другая обстановка, получили бы они по кубарю, ну, а теперь, с появлением погон, — по звезде. Но военная обстановка складывалась так, что они были нужны сейчас, а не через месяц-два, и все сразу, а не порознь, а, значит, нужны они были солдатами.

Подошел старшина, он ходил в голову эшелона, — разузнать что к чему, — сказал, что фашисты отсюда далеко, километров за сто, а то и больше их отогнали, что сейчас объявят построение и отправят в ожидающие пополнения части. Действительно, скоро раздалась команда, маршевые роты выстроились у своих вагонов, прибывшие боевые командиры, которых они не видели в темноте, но чувствовалось, что командиры боевые — у них были какие-то по-особому решительные и усталые голоса, — поговорили с начальством, и несколько сот курсантов покинули свои вагоны, в которых столько дней жили, добираясь до фронта от Платовки, оставив в них стойкий запах махорки, пота, каши.

Первый и четвертый батальоны бригады стояли лагерем метрах в пятистах восточнее Шабровки, второй батальон — в километре от села Михеева, артиллерия — у деревни Никулино...