Поздний бунт. Андрей Старицкий.

- Семь раз нужно отмерить, прежде чем резать, - ответил Андрей Старицкий. - Дай время подумать. К тому же слух - это еще не царское слово. Сам спрошу Василия.

- Ты, как всегда, хочешь в сторонке постоять. Поверь мне, станешь кусать локти. Наступит такое время. Подумай теперь, чтоб не припоздниться. А к царю сходи, - сказал Юрий Иванович и с плохо скрываемой насмешкой зло добавил: - Поклонись земным поклоном, аки служка, может, удостоит он тебя искренним ответом.

Осерчав, ушли братья Юрий с Дмитрием, отказавшись даже потрапезничать. Понял Андрей Иванович, что они не станут сидеть сложа руки, поэтому посчитал, что надо непременно объясниться с Василием Ивановичем. Не утаил он и от Ефросиний ни разговора с братьями, ни своего намерения начистоту поговорить с братом-царем, услышал успокаивающее:

- Тебе-то какая нужда беспокоиться? Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. От Елены Глинской у Василия тоже не будет наследника. Царь ведь сам бесплоден, - спокойно ответила супруга и посоветовала: - Сейчас твое дело всеми силами избегать недовольства Василия Ивановича. Так что, если желаешь поговорить с ним, - поговори, только ни в коем случае не перечь.

- Полагаю, о разговоре с братьями стоит известить.

- Но не говори обо всем, как на исповеди. Мол, недовольство высказывали. Этого вполне достаточно братцу твоему царствующему. Умолчать же - ни в коем разе. Он за вами, за братьями, определенно имеет пригляд.

- Не без этого.

- В одном хочу тебя насторожить: среди боярынь и княгинь, да и дворянских жен идет молва, будто у Елены Глинской с Овчиной шашни. Не нагуляла бы от него?

- Ну, это уж - слишком. Будет порченой, на второе же утро Василий Иванович спровадит княжну в монастырь. А став царицей, не посмеет, побоится кары мужниной. Для нее тогда самое малое - монастырь, а для князя Овчины-Телепнева - казнь.

- Побоится, говоришь. Женщина, если что в голову возьмет, на все способна, любым путем своего добьется. Утешит свое желание, ничего не устрашившись. Ты это знай и будь повнимательней к латынянке. Она нравов тамошних, а не наших. Я тоже не упущу из вида. Нам важно, чтобы Василий Иванович сразу же узнал, если она продолжит вожжаться с князем Овчиной. Пока же потакай брату, пусть что он решит, то и делает.

После такого вот разговора с женой Андрей Старицкий повел разговор с царем-братом совершенно с иным настроением. Сказать, впрочем, что разговор братьев был взаимным советом, стало быть, слукавить. Это была скорее исповедь старшего брата, распахнувшего сердце перед младшим, который только поддакивал, а если советовал, то не существенное.

- Дошли ли до тебя слухи о моем намерении? - спросил брата Василий Иванович.

- Конечно. Как же иначе?

- От кого?

- Братья приезжали ко мне.

- Ишь ты! Небось уговаривали взбунтоваться?

- Недовольство высказывали, - уклончиво ответил Андрей Старицкий, - мол, добродетельную христианку меняет на латынянку.

- Елена крещена в православии!

- И я им то же сказал. Разобиделись. Покинули хоромы, отказавшись от трапезы со мной.

- Стало быть, поддерживаешь меня?

- Ты - старший брат. Отец нам троим. Так я считаю. Так извечно было. А воля отца - святая воля.

Словеса. Ты ответь не виляя, принимаешь ли сердцем и разумом развод мой с Соломонией?

Да. Принимаю. В одном сомнение, уйдет ли она по доброй воле в монастырь, а если и уйдет, тебе тогда тоже - постриг. Благословит ли митрополит нарушение канона и продолжение твоего царствования?

- Уже благословил. Сказал твердо свое слово.

- Тогда - с Богом. Я всей душой с тобою.

- Спасибо, братишка мой любимый. Мало нынче кто говорит мне такие слова. Даже многие священнослужители, вопреки благословению митрополита Даниила, подняли лай. Особенно строптивится пустынник-инок Вассиан[129]

.

- Стоит ли обращать на него внимание? Он на тебя злобой и прежде кипел, и причина того злобства тебе хорошо известна.

- Еще бы. Неволей я его постриг, чтобы не стоял горой за Дмитрия, племянника нашего, которого отец наш, Иван Великий, не подумавши хорошенько, венчал на царство. Не переиначил же. А в силе - последняя воля завещателя.

- Да ему-то что до права? Ему, сыну князя Патрикеева, не очень уютно в келье, вот и злобится.

- Оно бы так, да Вассиан уважаем. С его голоса тявкают и другие. Всех в Соловки да на Белоозеро не спровадишь.

- А я все же советую тебе: не обращай на это внимания.

- Легко у тебя все, братишка. Князья да бояре тоже не все согласны. Верхнеокские побаиваются, что княжна Елена, став царицей, уговорит меня вернуть их под руку Сигизмунда. Открыто они не выступают даже на Думе, но меж собой разговоры такие ведут. Тайный дьяк меня не единожды извещал. Открыто против моего желания выступают только князья Шуйские. А их не один десяток. Знатные. Богатые. Их голыми руками не возьмешь. Еще неспокоен князь Семеон Курбский. Жалеет, видите ли, Соломонию. Хотел я оковать всех бунтарей, но, подумавши, не счел возможным строго карать. Предупрежу всех такой мерой: удалю от Двора князя Курбского. Надеюсь, поймут все остальные. Прикусят языки.