Позиция

На следующий день в Сулаке и в Широкой Печи проходили партийные собрания по поводу объединения. Сначала в «Дружбе», а потом в «Заре». В «Дружбе» прошло без сучка и задоринки, хотя и не при полном штиле. Но здесь докладывал он, проложил точный маршрут, показал все мели и глубины и весь путь, который им надо пройти, вымерил до пяди. Здесь уже давно верили в капитана и прониклись его верой и убежденностью, а в нем и вправду был дар переубеждать, подчинять себе и своей идее, и шел он от желания не свернуть с обозначенного пути, из уверенности в себе, эту уверенность чувствовали другие и загорались ею. Он никогда не использовал эту силу во зло, боялся чужих обид, и все знали об этом. «Ты кричишь, — как-то сказала ему на ферме тетка Ганна, — а сердце у тебя доброе. Я виновата, переделаю, но не от страха…» Наверно, пристыженная, она несколько преувеличивала его доброту, он все-таки знал и силу своей власти, великую силу, и не раз пользовался ею.

В «Заре» он сидел гостем, собрание было открытое, в маленький зал набилось людей, как в терем-теремок, и чадили самокрутками, и орали с мест, царила суматоха, и молоденький секретарь лупил карандашом по щербатому графину без пробки, напрасно призывая к порядку, то и дело обращался к председателю, тогда тот поднимался и гудел басом: «Ти-хо!» А сам был маленький, худой, лицо острое, будто сплюснутое с обеих сторон, а от его баса звенели стекла.

Василь Федорович слушал перебранку и споры, и в нем копилась злость — шли на готовенькое, еще и кобенились (знал, что такое отношение неправильно, но не мог перебороть себя), — вмешался, подал голос только раз, когда хмурый мужчина с тяжелым красным лицом сказал, что к воротнику пришивают пальто: намекал на то, что Широкая Печь, мол, значительно больше Сулака.

— Бывает, что воротник стоит намного дороже самого пальто, — а на языке вертелись еще более злые, а может, и справедливые слова: «Пальто драное, его перешивать надо, ставить новый верх…»

Грека тоже попросили выступить, и говорил он коротко, сухо, что «Дружба» на дружбу не набивается (это почему-то понравилось), что это настоятельная потребность в первую очередь для Широкой Печи, но и для Сулака тоже (польстил через силу), что порядок хозяйствования здесь надо менять и укреплять дисциплину («Вот и теперь учинили на собрании галдеж»), а вступать в споры, где будет центр, где первым делом начнут строить комплекс, не захотел, сказал, что это решит объединенное правление и общее собрание.

Он говорил и все время видел перед собой Лиду: она сидела в первом ряду, внимательно слушала, и на ее лице блуждала то ли улыбка, то ли мечтательность какая, он подумал, что это каким-то образом касается его, и нахмурился.

Его фраза про пальто и воротник через несколько дней стала присловьем, ее обсуждали на все лады. Уже на другой день, когда он проходил в Заречье мимо магазина, который почему-то называли «Зеленым гаем», дорогу ему, словно бы нечаянно, заступил Тромба. Этой ленивой субботней вечерней порой возле «Зеленого гая» толпилось немало мужского люда. Почти все, кто хорошо помнил дорогу к Шевелиевому, а теперь Валериевому заведению, и еще с десяток других любителей рюмки и хмельной болтовни. Некоторые отирались просто так, без денег, надеясь глотнуть на дармовщинку, некоторые уже причастились, пожилые мужики по-молодому цепляли женщин и девчат, которые проходили мимо, обсуждали текущую сельскую «политику». Над забором торчали голова и плечи Ковалика, казалось, он стоит, опершись на штакетины, на самом же деле Ковалик был без ног, ездил на колесиках, его подняли и поставили на скамеечку по ту сторону огорожи. Из магазина вышли двое лесников и примостились с пол-литром в углу, где столик, вот продавщица выносит им стакан, ополоснув его в ведре с водой. Мужики прячут свои стаканы по кустам возле магазина. Грек, не скрывая, осуждающе смотрит на всю компанию. За последние двенадцать лет в селе перестроили, казалось, все: коровники, Дом культуры, хаты, свадьбы, родины, звездины и ничего не могли поделать с одним — с пьянством. Его корни — в темной глубине и гонят у «Зеленых гаев» молодую поросль.