Позорный столб (Белый август)

Д-р Дери в течение многих лет отважно боролся против своей принудительной отставки. Сорок пять лет он учил детей и всем существом своим ощущал, что уход на пенсию означает для него смерть. Он наблюдал, как старики, вышедшие на пенсию, томясь от скуки, в сезон созревания томатов и абрикосов с кошелками в руках сопровождают своих жен на рынок, в ясное утро посиживают на скамейках скверов, дымят трубками и глядят перед собой пустым, апатичным взглядом выцветших глаз. Он представил себе, как сам будет сидеть точно так же, лишенный привычного галдежа мальчишек, не будет перелистывать классный журнал в то время, когда мальчишки притихнут, так что будет слышно, как пролетит муха, не будет попыхивать трубкой за столом в учительской, обитым зеленым сукном. От одной лишь мысли, что все, чем он жил и живет, будет навеки утрачено, на лбу его выступал холодный пот. В течение нескольких лет в конце каждого учебного года он дожидался в приемных учебных ведомств, в окружном управлении учебных заведений, в отделе средних школ министерства культов и просвещения, чтобы вымолить себе еще хоть один годик сверх законного предельного возраста. Во время мировой войны, когда молодых учителей призвали в армию, а пополнение взять было неоткуда, ему удалось без особых затруднений, хотя и с использованием некоторых связей, продлить срок своей службы. Но наряду со все возрастающей опасностью перевода на пенсию его преследовал еще другой кошмар. Д-р Дери, посмотрев как-то в зеркало, с ужасом обнаружил у себя зловещие симптомы неумолимо надвигавшейся старости. Руки его пожелтели и сделались жилистыми, в ушах выросли волосы, на щеках выступили маленькие бородавки, на плечах появились всевозможные пятна, но даже не столько это встревожило старика. Он не на шутку испугался, когда однажды у него просто выпала из памяти дата восшествия на престол Шамуэля Абы и дата битвы при Менфёчанаке! Это было страшно! Вероломно, неумолимо стала изменять ему память — приходилось справляться в книге, о времени царствования Ласло IV. А однажды он не смог вспомнить имя Лайоша Кошута. Содрогаясь от ужаса, он убеждался, что память его убывает со дня на день. И тогда он наконец понял: наступает старческий маразм. Его некогда завидная память историка мало-помалу ослабевала, в конце концов она стала напоминать покинутое поле брани, по которому устало брели несколько выдающихся личностей, таких, как святой Иштван и Бела IV, да, как вехи в тумане, маячили несколько дат, усвоенных еще в начальной школе, — Махачской битвы и татарского нашествия.

— Мне кажется, Мари, у меня начинается старческое слабоумие! — как-то за обедом сказал он служанке, сопровождая свои слова растерянной стариковской улыбкой, и отложил ложку.

— Кушайте, господин учитель, бобовый суп, а то остынет, — отозвалась старая служанка.

Однажды он с болью ощутил, что мир, в сущности, потерял для него всякий интерес; когда он бывал в обществе, то нестерпимо скучал и с истинным удовольствием мог говорить уже только о своем детстве. Реминисценции его сводились к следующему:

— О, то были времена иные! В те времена за десять крейцеров давали дюжину яиц… Тогда проложили железнодорожную ветку между Кошицей и Одербергом, это было в году… после компромиссного соглашения… нет, нет, гораздо раньше… Нынче пятьдесят вторая годовщина смерти моего бедного дядюшки Йожефа… Мой отец преподавал тогда в Жолне, и ходили слухи, будто легионы Клапки готовятся к походу в глубь страны и что краснорубашечники Гарибальди им помогают. Аппетитные ржаные хлебцы продавали тогда на жолнайском рынке за четыре крейцера…

В конце концов он вдруг спохватывался.

— Вас, нынешнюю молодежь, это уже не интересует! — говорил он в заключение, сконфуженно улыбаясь.

Ему нравилось, когда ему возражали. Он не сдавался! Он решил, что без специального предупреждения первым из учителей выполнит возложенные на преподавателей (или, как их в то время называли, учителей средней школы) «верхами», то есть народным комиссариатом просвещения, задания по переподготовке. Целое лето он был совершенно поглощен этим захватывающим делом, игнорируя события, происходившие во внешнем мире; газеты на полке покрывались слоем пыли, а он сидел в своем кабинете и ломал голову над Марксом, труды которого были так сложны для понимания, что лучшим выходом из положения были цитаты… Его воображению рисовались радужные картины триумфа, как он заткнет за пояс молодых. «Вот видите, коллеги, — скажет директор школы, — коллеге Дери почти семьдесят лет, а он первый!» Вот это да!

Сейчас, когда узкоплечий д-р Лагоцкий поднялся и откашлялся, перед тем как произнести речь, лицо учителя Дери освещала легкая улыбка; но по мере того как директор говорил, улыбка постепенно сползала с лица старого учителя, он мрачнел и в конце концов нервно заерзал на стуле.

«Что-то снова произошло в мире, — пригорюнившись, думал он, — а я только сейчас…»

Директор заговорил о какой-то новой, «патриотической» системе и произнес следующие слова:

— Господа красные полагали…