Позывной «Крест»

— Еще. Как там? Шпинат… потом лимонный сок, — сам с собой разговаривал хранитель старины. — И будет мне счастье.

Шаркающие шаги отвлекли старика от похлебки. За его спиной стоял Стип, держась за дверной косяк.

— Ты уже встал? — спросил об очевидном Халид.

— Мне уже лучше, — просипел молодой мужчина, — не могу больше лежать.

— А что, тебе идет этот костыль, — пошутил Асаад.

Хорват попытался сесть за стол, но задел больной ногой табурет и вскрикнул.

— Ой, что ж ты так неаккуратно, Стиппи, — запричитал сириец и помог больному удержать равновесие, когда тот усаживался на стул.

— Не называйте меня по-американски. Я обижусь, — предупредил хорват.

Халид поставил перед археологом плоскую тарелку с лахмой — молочным мягким хлебом, популярным в Сирии. Его традиционно выпекали в круглой оловянной форме, а потом разрезали на треугольники.

В глубокую тарелку Асаад налил свежеприготовленной чечевичной похлебки.

— Тебе надо много есть, чтобы поправиться, — сказал он на старушечий манер.

— Я не хочу кушать, — возразил Стип по-детски.

— Ешь, говорю! — строго приказал главный смотритель и тут же смягчил тон: — Чай будешь? Я черный в термосе заварил, с имбирем, грейпфрутом, гвоздикой, с перцем горошком. Прямо супер!

— Спасибо, что ухаживаете за мной, — поблагодарил смущенный хорват, улыбаясь далеко не старческому лексикону деда.

— Я рад помочь! — ответил старик без всяких лицемерных экивоков наподобие «не за что» или «не стоит благодарности».

— Простите меня за те плохие слова, что я говорил. Я не в себе был… Я уважаю старших… очень.

— Твои извинения приняты, — ответил Халид.

Старик налил в кружку чаю из термоса и вернулся к столу.

— Нога болит?

Стип отрицательно покачал головой, чтобы не говорить с полным ртом.

— Где похоронили Свету? — спросил он, проглотив ложку чечевичной похлебки.

— Ее тело осталось в тайнике девяти пророков. Ты же знаешь, что достать ее оттуда не представляется возможным. Во всяком случае, пока не кончится война.

— Я все равно вернусь туда, — пробормотал хорват, потом посмотрел на старика и взвился: — Вот только не надо мне сейчас мораль читать! Я сказал, что старших уважаю, но это не ваше дело! Не ваше дело, почтенный Халид.

— Правильно, — согласился Асаад. — Я, Халид, главный смотритель археологического комплекса Пальмиры.

Он наполнил еще одну тарелку чечевичной похлебкой и пошел в комнату к украинцу, но, прежде чем открыть дверь ключом, обернулся к Стипу:

— Я хочу кое о чем тебя попросить…

— Да, пожалуйста! — насторожился хорват.

— Должен тебе сказать: когда я даю человеку честное слово, то умру, но сдержу его, — сказал сириец.

— Я тоже такой, — согласно кивнул Стип.

— Значит, я могу больше не запирать его дверь? — повертел ключ от номера Асаад.

— Вы, араб, спрашиваете у меня, хорвата, сдержу ли я слово? Без вариантов, обязательно сдержу! — с пафосом ответил Врлич.

— Хорошо, — улыбнулся Халид и вставил ключ в замочную скважину. Пробубнил себе под нос: — Араб или хорват, какая разница? Глупость какая. Хоть китаец. Человеком нужно быть…

— Почтенный Халид, — позвал смотрителя Стип, когда тот отпер дверь в комнату Лаврова, — а зачем вы ему помогаете?

— А вот это уже не твое дело, сынок! — отрезал Асаад.

Стип усмехнулся и вернулся к ароматной чечевичной похлебке, за тарелку которой Исав когда-то уступил свое право первородства Иакову. И началась их многолетняя вражда.

7

Стоит пойти дождю, как город начинает расползаться по швам. Из трещин сочится вязкая безнадега и прилипает к обуви. Она хуже никотина, ожирения и нищеты. Тащит в землю всех без разбору.

Теперь уже выздоравливающий Стип Врлич помогал Халиду Асааду готовить коллекцию музея Пальмиры к эвакуации. Он был в состоянии упаковывать, каталогизировать, но ходить много не мог, только от гостиницы и до музея, а потом копил силы на обратную дорогу.

— Без помощи мы тут зря время тратим, — заметил он как-то музейщику. — Я только два ящика наполнил, сил больше нет. Что вам майор сказал?

— Что приедут, если ничего не случится, — в сотый раз пояснил Асаад.

— А-а-а, если не случится, — огорченно протянул Стип. — Мне лет семь было, когда у нас в Югославии гражданская война началась, постоянно что-то случалось.

— Уже две недели дорогу охраняют, и ничего завтра не случится, — заверил его Халид.

— Странная картина будет: во время войны солдаты спасают мумии умерших жителей Пальмиры, вместо того чтобы спасать живых жителей Тадмора, — усмехнулся хорватский археолог.

— Майор обещал, — упрямо повторил Асаад. — А спасать они будут не мумии, а искусство, и для человечества это важнее всего. И тебе ли как археологу этого не знать?

Стипу стало стыдно за свои слова. Личная трагедия — потеря Светланы — обнажила в нем нервы, и он перестал думать о вечном…

Умирая, мы оставляем потомкам в память о себе произведения искусства. Это наш дар будущему. Мерило нашей цивилизации. Наше наследие. Возникает вопрос: что о нас подумают потомки, если мы не сохраним то, что для нас оставили предки? Сегодня многие люди не способны получать удовольствие от искусства и не понимают его эмоциональной сути. И этому нет названия.