Позже

Дуайт Гарнер, для «Нью-Йорк таймс»: «Типичный Томас с его обильной, безвкусной прозой: приблизительный эквивалент пира горой на «шведском столе» в сомнительном придорожном ресторане».

Маму не волновали отзывы критиков; ее волновал громадный аванс и возобновившиеся роялти от переиздания предыдущих книг серии о Роаноке. Она возмущалась, что ей как агенту причитается только пятнадцать процентов, хотя она написала всю книгу сама. Впрочем, мама чуть-чуть отомстила за свои страдания, посвятив книгу себе.

– Потому что я это заслужила, – сказала она.

– А вот я в этом не уверена, – сказала Лиз. – Если подумать как следует, Ти, ты была просто секретарем. Может быть, книгу стоило посвятить Джейми.

Мама вновь одарила Лиз тем самым тяжелым, холодным взглядом, но мне показалось, что в словах Лиз есть резон. Хотя если и вправду подумать как следует, я тоже был просто секретарем. Истинным автором все равно оставался сам мистер Томас, пусть даже и мертвый.

16

Теперь смотрите: я назвал много причин, по которым мне нравилась Лиз, и, наверное, были еще и другие причины. Я назвал все причины, по которым она мне не нравилась, и причин для «не нравилась» тоже наверняка было больше. И только потом, уже позже (да, опять это слово), я задумался, что, возможно, я сам

ей не нравился. Раньше мне это в голову не приходило. Да и с чего бы мне вдруг пришло в голову, что я могу кому-то не нравиться? Я привык, что меня все любили, и принимал это как должное. Меня любила мама, меня любили учителя, особенно миссис Уилкокс в начальной школе, которая обняла меня в последний день третьего класса и сказала, что ей будет меня не хватать. Меня любили Фрэнки Райдер и Скотт Абрамовиц, мои лучшие друзья (хотя мы, конечно, не говорили и даже не думали о нашей дружбе в таких выражениях). И не забудем о Лили Райнхарт, которая однажды поцеловала меня при всех прямо в губы, а когда я уходил из детского сада, подарила мне холлмарковскую открытку с грустным щенком и надписью: «Я БУДУ СКУЧАТЬ ПО ТЕБЕ КАЖДЫЙ ДЕНЬ НАШЕЙ РАЗЛУКИ». Лили сама подписала открытку, нарисовала сердечко вместо черточки над «й» в своей фамилии и добавила после подписи xxx и xo[6].

Может быть, Лиз меня и не любила, но я ей хотя бы нравился

. По крайней мере, сначала. Я в этом уверен. Но все изменилось после поездки к Брусчатому коттеджу. Лиз начала относиться ко мне как к какой-то ошибке природы. Я думаю – нет, точно знаю, – что она стала меня бояться. Нелегко любить то, чего ты боишься. А может, и вовсе не возможно.

Хотя Лиз не раз говорила, что в девять лет я уже большой мальчик и вполне в состоянии самостоятельно ходить в школу и возвращаться из школы домой, она иногда заезжала за мной после уроков, когда работала в «глухую смену», как она называла раннюю смену с четырех утра до полудня. Никто из детективов не любил эти смены – все увиливали, как могли, – но Лиз на них ставили довольно часто. В то время я не задумывался почему, но позже (ага-ага, да-да-да, вот опять) я понял, что начальство ее не любило. Или ей не доверяло. И вовсе не из-за ее отношений с моей мамой; в том, что касалось личной жизни сотрудников, Департамент полиции Нью-Йорка потихонечку переходил в XXI век. И не из-за ее пьянства: она была далеко не единственным полицейским, любящим приложиться к бутылке. Просто некоторые ее сослуживцы начали подозревать, что Лиз Даттон – продажный полицейский. И – внимание, спойлер! – они были правы.

17

Мне нужно рассказать вам о двух конкретных случаях, когда Лиз забирала меня из школы. В каждом из них она была на машине – не той, на которой мы ездили к Брусчатому коттеджу, а той, которую она называла своим личным транспортом. В первый раз – в 2011 году, когда они с мамой еще были вместе. Во второй раз – в 2013-м, через год-полтора после их окончательного разрыва. До этого я еще доберусь, а пока буду рассказывать по порядку.

В тот мартовский день я вышел из школы с рюкзаком, болтавшимся на одном плече (все крутые шестиклассники в нашей школе носили свои рюкзаки только так), и Лиз дожидалась меня, сидя в машине. Ее «хонда-сивик» стояла у тротуара на желтом пятачке, обозначавшем место парковки для инвалидов, но на такой случай у Лиз имелась табличка «СОТРУДНИК ПОЛИЦИИ ПРИ ИСПОЛНЕНИИ»… что само по себе заставляло задуматься о ее человеческих качествах, и вы будете правы, если скажете, что я должен был это понять даже в нежном одиннадцатилетнем возрасте.

Я сел в машину, стараясь не морщиться от запаха застарелого табачного дыма, от которого не спасал даже освежитель воздуха в виде сосны, подвешенной к зеркалу заднего вида. К тому времени – спасибо «Тайне Роанока» – мы переехали в квартиру побольше, и я думал, что Лиз отвезет меня домой, но она почему-то поехала в центр.

– Куда мы едем? – спросил я.

– На небольшую экскурсию, Чемпион, – сказала она. – Сейчас увидишь.