Позже

По дороге домой я смотрел в оба, нет ли где-то поблизости Террьо – к тому времени это вошло у меня в привычку, – но его нигде не было. Ну, хоть какая-то радость. Но я уже не верил, что он оставит меня в покое. Он прилип ко мне как банный лист, и оставалось только надеяться, что, когда он появится в следующий раз, я буду готов к этой встрече.

Вечером я получил электронное письмо от профессора Беркетта. Я провел небольшое исследование и получил занимательные результаты, писал он.

Решил, что тебе тоже будет интересно. К письму было прикреплено три вложения, три отзыва на последнюю книгу Риджиса Томаса. Профессор выделил фразы, которые привлекли его внимание, предоставив мне самому сделать выводы. И я сделал выводы.

Из книжных обзоров «Санди таймс»: «Лебединая песня Риджиса Томаса – все та же привычная нам мешанина из секса и приключений в болотной трясине, но сама проза богаче и ярче обычного; временами встречаются проблески настоящего писательского мастерства».

Из «Гардиан»: «Хотя «Тайна Роанока» не станет большим сюрпризом для постоянных читателей серии (которые наверняка что-то такое предвидели), авторский голос Томаса звучит в этой книге гораздо живее, чем можно было бы ожидать по предыдущим томам, где напыщенные, часто затянутые экспозиции чередуются с пылкими, иногда доходящими до смешного описаниями беспорядочных половых связей».

Из «Майами геральд»: «Диалоги живые, повествование бодрое, динамичное, и в кои-то веки лесбийская страсть между Лорой Гудхью и Пьюрити Бетанкорт ощущается настоящей и проникновенной, а не напоминает скабрезные анекдоты или больные фантазии. Самое лучшее Риджис Томас приберег напоследок».

Я не мог показать эти отзывы маме – возникло бы слишком много вопросов, – но я был уверен, что она их читала, и, наверное, они порадовали ее так же, как порадовали меня. Мало того, что обман не раскрылся, так она еще и подсушила изрядно подмоченную писательскую репутацию Риджиса Томаса.

С тех пор как я впервые столкнулся с Кеннетом Террьо, я почти каждый вечер ложился спать, ощущая себя напуганным и несчастным. В тот вечер таких ощущений не было и в помине.

41

Я точно не помню, сколько еще раз видел Кеннета Террьо до конца того лета, что само по себе кое о чем говорит. Если не говорит, объясняю простыми словами: я постепенно к нему привыкал. Если бы мне такое сказали в тот день, когда я обернулся и увидел, как он стоит у багажника автомобиля Лиз Даттон – почти вплотную ко мне, – я бы попросту не поверил. Или в тот день, когда я вызвал лифт и Террьо был в кабине и сообщил мне, что у моей мамы рак, да еще улыбался, словно это была самая лучшая новость на свете. Но, как говорится, чем ближе знаешь, тем меньше почитаешь, и в моем случае именно так и было.

Помогло еще и то, что он никогда не выскакивал из шкафа и не прятался у меня под кроватью (это было бы совсем жутко, потому что, когда я был маленьким, я ужасно боялся чудовищ, обитающих под кроватью и только и ждущих, как бы схватить меня за свесившуюся руку или ногу). В то лето я прочитал «Дракулу» – ладно, не саму книгу, а крутой комикс по книге, купленный в «Запретной планете», – и там Ван Хельсинг говорил, что вампир никогда не войдет к тебе в дом, если ты сам его не пригласишь. Если правило о приглашении в дом действует для вампиров, то логично было бы предположить (по крайней мере, для меня тринадцатилетнего), что оно действует и для других сверхъестественных тварей. Например, для той твари, что поселилась в Террьо и не давала ему исчезнуть, как исчезали все остальные мертвецы. Я посмотрел в «Википедии», чтобы убедиться, что мистер Стокер не выдумал это сам. Как оказалось, не выдумал. То же самое говорится во многих вампирских легендах. Теперь (позже!) я понимаю, что в этом есть символический смысл. Если мы обладаем свободой воли, то можем сознательно выбирать, приглашать к себе зло или нет.

И еще одна маленькая деталь: он почти перестал манить меня пальцем. В то лето он в основном просто стоял в отдалении и смотрел. Единственный раз, когда он меня поманил, мне даже стало смешно. Хотя в этом мертвом ушлепке, никак не желающем упокоиться с миром, не было ничего смешного.