Прабкино учение

После стравы, когда была сказана похвала Богу, начинались состязания молодых вояков,[36] а девчата клали венки у ног Дуба, либо просто цветы. Тут выходили деды и вели белого коня. Все смотрели, куда конь ступит — если в сторону орала, то будет мир, а если ступит на копье или меч, — будет война. Когда же гаданье [бывало] кончено, пели трижды славу Богу и расходились по домам. Пращуры наши верили, что Бог живет с ними в доме, в печи, где огонь. А где огонь, там и Бог. Потому-то, когда горел огонь, входили в дом благоговейно, с поважением. Кричать в доме нельзя было. Ругаться тоже запрещалось. Дети в хате не смели шалить. Во дворе — бегай, сколько хочешь, а в хате нельзя, а то огонь уйдет! Ну, да и хаты были такие тесные, что там негде было разбежаться. Землю рали деревянным ралом, а хлеб жали деревянными серпами с кремешками, так что солому не резали, а перетирали. Сколько горстей колосьев, столько и работы. Трудно было жать! Потом стали делать медные серпы да железные. Тогда легче стало. И берегли же хлеб, каждое зернышко сохраняли. Ведь хлеб доставался вдесятеро трудней, чем теперь. Зерно тоже мололи меж двух камней, руками. Целый день ребята камни вертят, а когда кончали, и муки-то было не больше, как на два хлеба. Легче стало, когда придумали водяные да ветряные мельницы. Однако ж и тогда мука была только грубая. Белой еще не знали. Хлеб был черный, как сама земля. Картошки тогда еще и в помине не было. Пращуры ели моркву, пастернак, бурачки,[37] горох, фасоль и чечевицу, а то пекли в печи репу, капусту или тыкву. Ходили на охоту, так приносили зайчатины, медвежатины, или свинины. Мясо солили и сушили, как и рыбу, на солнце. Много набирали дикого меду по лесам. Сохраняли его в горшках. Сушили яблоки, сливы, ягоды, сохраняли с медом, зимой варили, как мы, взвары. Пища была грубой, но Пращуры жили — не тужили, и были здоровее нас. Когда кто болел — его первым делом отправляли в баню. Потом поили травяным отваром. Человек выздоравливал. Дедовщину Пращуры хранили свято и нерушимо. Не отступали от родных обычаев ни на шаг. Женились и выходили замуж только за своих. Жили по сту человек сразу. Бывало, что старший Родич заедал жизнь молодых. Ну, его терпели, как могли. А некоторые уходили и основывали свой род. Ну так вот, скажем, ты … слышал про Прадов наших, да и скажешь: «Ну, они тогда так жили, потому что дурные были, а вот я — умный, и буду лучше жить!» — «Никогда, Праба, никогда не скажу так! — вскричал я. Разве можно?» «Ну, дай тебе Бог сдержать слово! — ответила она задумавшись. — А то разно в жизни бывает…»

— Я, Прабушка, буду жить, как они жили!

— Ну-ну… Пращуры любили друг друга, ссорились редко, и то больше слухались старого Родича. Как он скажет, так и делали… Ну, вот, храни же и ты Дедовщину!.. Трудно, но хорошо жили наши Прады!

Я помню, как сейчас, что весь ушел в мечты. То я себя видел русским воином, скачущим в бой, то — старым Родичем, вершившим дела рода, а то — простым пахарем, сеявшим жито.

КОЛЯДИНО УГОЩЕНИЕ РОДУ-РОЖАНИЦУ

Заснежило, забуранило ввечеру, света Божия не видать. Видали сквозь пургу — неясной тенью санки одноконные прошли, а это Свят-Микола с Филипповкой проехали метелицу поборять, православных спасать, на дорогу выводить на звон колокола во мгле. А снег все гуще, метелица сильней, — так, надоумь[38] и за Вечерю сели, Христа Рождающегося встретили.

Знали о том благие коровы, когда в яслях, на рассыпанном снопе, в колосках жита Свет Неизреченный загорелся и Богоматерь с Иосифом новорожденное Солнце Разума, Младенца Иисуса положили.

Изумленным оком смотрели на Чудо из Чудес коровы, перестали жвачку жевать, склонили свои морды к яслям, согревая теплым дыханием Младенца, Слово Божие. Лишенные речи животные обожали Рожденное — Свет от Света — Слово. Волхвы пришли с пастухами, сначала поклонились пастухи, потом Волхвы со звездою. Положили они золото, смирну и ладан к ногам Господним, царские дары Вседержителю Неба и Земли. Ушли и они, а ясли светились. Благие коровы, думая, что то Мать-Заря зажглась, все стояли немые и косноязычные. И вдруг восторг обуял их. Заревели они радостно. Замычали, возвещая миру Спасение.

А в доме — старые знакомые появились, ожили, пришли в движение. Первым вышел из-за шкапа с платьем Домовой-Батюшка, бородка — клинушком, росту годовалого, на шее пестрядка повязана, волосы длинные, в сене, с остюгами, а из ушей половка сыплется — долго под угольником сидел, на кутью, взвар облизывался, да и накануне с котом Васькой весь день на сеновале барахтался. Кот ленивый, так его Домовой-Батюшка мышей ловить учил. Вот и сена набрался.

Обмахнул Домовой-Батюшка сапожки свои юхтовые веничком просяным, волосы елеем из лампадки примазал, сенной бражкой виски примочил, кафтанишко одернул, прихорошился и пошел на галерею домовых божков кликать.

— Па-жал-те. На Колядино угощение Роду с Рожаницей почитание. В предбаннике.