Практическая магия

В ходе расследования Гэри знакомился с досье, со­бранным на некоего Джеймса Хокинса, который два­дцать лет занимался в Тусоне сбытом наркотиков. Гэри сейчас тридцать два, и кое-что об этом Хокинсе, кото­рый старше его, он смутно помнит. Доучившись до третьей ступени, Хокинс бросил школу, болтался неко­торое время по разным штатам, сперва — по Оклахоме, затем — Теннесси, везде попадая в нехорошие истории, после чего возвратился в родной город и угодил за ре­шетку по обвинению в оскорблении действием, к чему, наряду со сбытом наркотиков, питал, судя по всему, особую склонность. Если наглым враньем выкрутиться из неприятного положения не удавалось, Хокинс, как говорили, имел обыкновение метить противнику пря­мо в физиономию, пуская в ход свое массивное сере­бряное кольцо, которым мог подбить ему глаз, а мог и выбить. Он вел себя так, словно никакой управы на не­го не существует, но теперь, похоже, преступным худо­жествам господина Хокинса настал конец. Сосед сту­дента-историка опознал его без колебаний — от боти­нок из змеиной кожи до серебряного перстня с изобра­жением кактуса, гремучей змеи и ковбоя, каким он, ве­роятно, представлялся самому себе — и не один лишь сосед уверенно выбрал его фотографию. Семь других студентов, которые, по счастью, воздержались от упо­требления лженаркотиков, купленных у этой темной личности, опознали его тоже — так что все бы ничего, только нигде этого Хокинса было не найти. Не найти и его сожительницу, хорошенькую, если верить слухам, дамочку, которая, кажется, перебывала в должности старшей официантки в каждом мало-мальски прилич­ном ресторане города. Проверили все бары, в которые имел обыкновение захаживать Хокинс, допросили всех, кто называл себя его приятелем — общим числом три, — но с последних дней июня, когда студентов рас­пускают на летние каникулы, никто его не видел.

Гэри, стараясь составить себе как можно более пол­ный портрет Хокинса, все глубже вникал в подробно­сти его жизни. Он зачастил в бар «Пегий пони», где ча­ще всего предпочитал напиваться Хокинс, сидел во внешнем дворике последнего дома, где квартировал Хокинс, чем и объяснялось то обстоятельство, что он там оказался, когда пришло письмо. Сидел в металли­ческом садовом креслице, водрузив длинные ноги на белое металлическое ограждение, которым был обне­сен дворик, как вдруг подошел почтальон, бросил ему на колени письмо и потребовал оплатить доставку, так как марка с конверта где-то по дороге отвалилась.

Письмо было измято, порвано в одном углу, кон­верт расклеился — если б не это, Гэри просто отнес бы его на работу. Однако незаклеенное письмо — слишком большое искушение даже для такого человека, как Гэри, который выстоял в своей жизни против многих искушений. Друзья по опыту знают, что лучше не пред­лагать ему выпить пива и не расспрашивать о женщи­не, на которой он был недолгое время женат сразу по окончании школы. Они мирятся с этим, потому что дружба с ним того стоит. Они знают, что Гэри никогда не обманет, не подведет — так уж он устроен, таким воспитал его дед. Но это письмо — особый случай; здесь был соблазн, и он ему поддался — и, положа руку на сердце, не жалеет о том по сей день.

Летом в Тусоне жара, с которой шутки плохи, — за сорок градусов зашкаливало в тени, когда Гэри сидел во дворике дома, который снимал Хокинс, и читал письмо, адресованное Джиллиан Оуэнc. Креозотовый куст за оградой был, казалось, готов взорваться от пе­регрева, но Гэри все сидел и читал письмо, которое Салли написала своей сестре, а когда кончил, перечи­тал его снова. Ближе к вечеру зной наконец начал спа­дать, и Гэри снял шляпу и спустил ноги с металличе­ского ограждения. Он принадлежит к числу тех, кто со­гласен рисковать, но кому хватит мужества отступить­ся, если нет никаких шансов на успех. Он знает, когда продолжать добиваться своего, а когда отказаться от дальнейших попыток, однако такого, как сейчас, с ним до сих пор не бывало. Сидя в лиловых сумерках там, во дворике, он бесповоротно переступил ту грань, когда еще взвешивают за и против.

До того как умер Санни, Гэри всегда жил одним до­мом с дедом, не считая короткого времени, когда был женат, и первых восьми лет своей жизни, проведенных с родителями, о чем он волевым усилием запрещает се­бе вспоминать. Зато он хорошо помнит все о своем де­де. Он знал, в котором часу Санни встанет утром с по­стели и когда вечером ляжет спать и что он будет есть на завтрак, который по будням неизменно состоял из пшеничной соломки с молоком, а по воскресным дням — из оладий, намазанных патокой и джемом. Гэри близко сходится с людьми, и в городе у него полно дру­зей, но у него такое чувство, что никогда и никого не знал он лучше, чем женщину, которая писала это пись­мо. Как если бы кто-то сквозь оконце в макушке поддел на крючок часть его души. Он был так поглощен слова­ми, написанными ею, что любой прохожий мог бы од­ним пальчиком столкнуть его с кресла. На спинку кресла мог бы сесть стервятник, гриф-индейка, закле­котать ему прямо в ухо, и Гэри не услышал бы ни звука.