Правда и кривда

Черный лоснящийся ЗИС, темно перегоняя на себе куски неба и ослепительного солнца, с шипением остановился возле голубых гнезд чабреца. И не успел из машины выйти первый секретарь обкома, как Кисель, волнуясь и не спуская с него глаз, заговорил, замахал руками:

— Я больше не могу работать! Я, Михаил Васильевич… всему есть предел…

— Почему вы больше не можете работать? — неожиданно спросил кто-то со стороны.

Кисель оглянулся, обалдел и от неожиданности подался назад. Опамятовавшись, он увидел перед собой секретаря ЦК. Тот был в сером костюме, в обычной легонькой соломенной шляпе, открытые веселые глаза его одновременно содержали в себе ум, и смех, и насмешку.

— Я… — окончательно растерялся Кисель, изображая угодливую улыбку, но она сразу не могла смести все предыдущие выражения гнева и негодования и потому вышла жалким уродцем.

— Говорите, не стыдитесь, товарищ…

— Кисель, начальник областного управления сельского хозяйства, — подсказал Михаил Васильевич.

— Я, видите, ничего не могу сделать с одним очень норовистым председателем колхоза, — немея до самых ног неуверенно заговорил Кисель. — Он никого не слушается…

— Чем провинился этот председатель? — взгляд у секретаря ЦК становится строже.

— Анархист во всем: и в планировании, и в работе, и в быту, — немного начал отходить Кисель. — Вот он только что отказался жать, обругал меня троцкистом и прогнал со своего поля, потому что нет на него управы.

— Прогнал? С поля? Ничегонький нрав имеет. Это, Михаил Васильевич, уже непорядочки.

— У него везде такое, — оживился Кисель. — Колхозное добро разбазаривает, открыл на поле богадельню — выдает бесплатно борщ.

— Бесплатно? — удивился секретарь ЦК. — И вкусный или плохой?

— Я не пробовал.

— Напрасно, а я на дармовщину не постеснялся бы, — засмеялся секретарь ЦК, и в насильно-подобострастной улыбке искривился Кисель. — Поедем взглянем на этого анархиста…

Бессмертный услышал урчание машин, когда свернул с озими соседнего колхоза, но даже не оглянулся, потому что злился и с болью посматривал на зеленый пучок скошенной ржи: до каких пор будут так калечить хлеборобскую работу? И до каких пор перед киселями будут гнуться даже умные, но боязливые или слишком осторожные председатели? Но вот машины повернули прямо к нему, остановились, и Марко первым увидел секретаря ЦК. Радость, удивление и опаска шевельнулись в душе мужчины.

— Так это вы Марко Бессмертный? — пристально всматриваясь, здоровается с ним секретарь ЦК. На миг на его челе выгибаются складки, а взгляд летит куда-то вдаль. — Кажется, будто я встречался с вами?

— Встречались, — оживляется лицо Марка, а на вид Киселя падает тень.

— А где мы встречались?

— На фронте. Вы вручали мне орден Ленина.

— Приятно снова увидеться, — сердечно улыбнулся секретарь ЦК, но сразу и нахмурился. — Что вы держите в руке?

— Пропащий хлеб.

— Пропащий?

— Да. Это хлеб для… сводки. Из него еще дух молочка не выветрился.

— А какое горе заставило жать хлеб… для сводки? — Марко замялся, а Кисель побледнел.

— Говорите, говорите, не скрытничайте.

— Это я сказал жать, — насилу выговорил Кисель — ему перехватило дыхание и язык.

— Зачем? — обернулся к нему секретарь ЦК, и глаза его потемнели.

Кисель сник:

— Оно, я думаю, должно дойти в покосах.

— Если не дошло в голове, то где уж ему дойти в покосах?! — гнев сверкнул во взгляде секретаря ЦК. — Вы что-то понимаете в аграрном деле?

— Я сельскохозяйственный институт окончил.

— Даже? — удивился секретарь ЦК. Он взял у Марка пучок колосьев, протянул Киселю. — И у вас не болела совесть, когда бросали под косу хлеборобскую надежду?

— Извините… не досмотрел… потерял ее…

Секретарь ЦК мрачно, с глубоким укором взглянул на Киселя:

— Не только эту рожь — святость к работе, к человеку потеряли вы. Порожняком едете в социализм! — и обернулся к секретарю обкома: — Я думаю, товарищ Кисель правильно сказал, что он больше не может работать на своем посту… Садитесь, товарищ Бессмертный, показывайте хозяйство.