Из года в год, из десятилетия в десятилетие Алексей Михайлович вставал в четыре часа утра, молился и с особым тщанием поклонялся иконе того святого, чья память отмечалась в тот же день. Затем следовало церемониальное свидание с царицей, после чего царь шел в Думу и до обедни «сидел» с боярами. К обедне шли очень торжественно, и царь, если был церковный праздник, даже менял платье с бархатного на золотое.
После обедни царь выслушивал доклады бояр и приказных людей.
Пополудни начинался обед, который редко продолжался менее двух часов. Потом царь спал до вечерни.
После ужина царь проводил время в кругу семьи, личных друзей, играя в шахматы или слушая рассказы бывалых людей о старине и о неведомых странах.
Известно, что с Семеном Дежневым он проговорил очень долго и подробно расспрашивал его про моржей, плавучие льдины и прочие удивительные вещи, необязательные для управления государством, но интересные с познавательной точки зрения. Алексей Михайлович умел и любил учиться, этому его научили на совесть.
Даже если царь выезжал на несколько часов, чтобы посмотреть кулачные бои на Москве-реке, писался специальный указ, кому во время его отсутствия «государство ведати».
А сами выезды совершались предельно торжественно, ритуально, и не только потому, что все встречные должны были валиться на брюхи! Было ритуализировано все – сколько идет глашатаев, кричит в народ, сообщает, что едет царь. С какой скоростью идут глашатаи и какими именно словами они кричат, сколько слуг и с каким вооружением следуют за царским возком и какие фамилии следуют с царем; и с какими словами открывается дверь кареты, и кто опять же с какими словесными формулами ставит на снег резной стульчик, на который сядет царь смотреть потеху.
Таким же ритуалом обставлялась и соколиная охота в Коломенском. Подробнейшим образом расписывалось, кто и у кого должен принимать сокола на рукавицу, как и с какими словами его пускать, в каком порядке скакать и как общаться друг с другом. Разрабатывался даже специальный тарабарский «язык», в котором отдельные буквы переставлялись местами в словах, чтобы никому, кроме посвященных, не была понятна речь царя и его егерей.