Правда о первой ночи

В Москве я чувствовала себя еще хуже. Зато позвонила Мише и подробнейшим образом спросила его, не искал ли меня в интернате кто, не расспрашивал ли, где я и что. Миша удивился и спросил, почему я интересуюсь этим, и я ответила, что не сдала книги в районную библиотеку и теперь меня наверняка оштрафуют… Врала, конечно. Врала и дрожала от страха. Но когда он сказал, что никто меня не спрашивал, поняла, что я, кроме него и той тетки, которая выдает себя за мою мать, никому не нужна, и мне стало легче. Может, никто и не видел, как я входила в подъезд вместе с тем несчастным офицером? Господи, пусть эта история обойдет меня стороной… Я и так настрадалась. Да и вообще, он же изнасиловал меня, а я его постоянно жалею и мысленно прошу у него прощения. Он-то изнасиловал, это понятно, но я осталась жива, а он-то… умер. Я убила его.

На метро я добралась до вокзала, села на вечерний поезд и поехала домой.

Глава 40

Моя вторая мать, встречу с которой организовал Миша, нервничавший не меньше моего, поскольку именно он сообщил мне о ее существовании, и сделавший все, чтобы мы с ней встретились, оказалась красивой брюнеткой, элегантной и улыбчивой женщиной лет сорока с небольшим. Не скажу, чтобы я сильно переживала перед встречей с нею. Нет. Я не могла забыть Еву – мою невезучую первую мамашу, мою красавицу и лгунью, прирожденную авантюристку… Но все равно была неспокойна, не могла поверить в то, что в моей жизни появилась еще одна мать.

Мы встретились возле ворот интерната. Я стояла, высматривая ее среди прохожих и принимая каждую высокую брюнетку за свою мамашу, пока не увидела ее, женщину, которая сразу бросилась в глаза своей нерешительной походкой. На ней был светлый костюм, в руках – маленькая золотистая сумочка. Высокая, стройная, на каблучках, подтянутая, аккуратная. О такой красавице-матери можно было только мечтать. Это не рассеянная и задумчивая Ева с ворохом проблем, которые светились в ее прозрачных зеленых глазах…

Мы подошли друг к другу и поздоровались. Наталья Юркун обняла меня и поцеловала в макушку. Так смешно, нелепо. Мы, совершенно чужие люди, вдруг стали для всех окружающих матерью и дочерью.

– Я понимаю, ты удивлена и немного шокирована, да и я тоже, – сказала она мне приятным грудным голосом. – Знаешь, я купила торт… Поедем ко мне, я покажу тебе, где живу, и расскажу тебе все-все… и почему так случилось, что я отдала тебя в интернат, и почему так долго не давала о себе знать… словом, поедем ко мне, здесь, на улице, разговора все равно не получится…

Как же сильно она отличалась от Евы, так мечтавшей подружиться со мной, не признаваясь в том, что она моя мать…

Я согласилась поехать к ней домой, тем более что и самой не хотелось торчать возле интернатовских ворот, совсем рядом от того места, где я познакомилась с офицером Юрой.

Она приехала на машине, сама сидела за рулем. Моя богатенькая мать. Мне вообще везло с мамашами: одна – замужем за богатым турком, другая сама водит машину… Не из бедных, не из нищих… Мне почему-то хотелось плакать. Мать. Да зачем она нужна мне, когда я уже выросла и умею сама держать ложку и надевать колготки?

Мы приехали в девятиэтажку на окраине города, в поселке Солнечном. Не разговаривали, но я видела, как она нервничает. От нее сладко пахло духами. Мы поднимались на третий этаж по лестнице, потому что лифт не работал. Я шла за ней и видела ее красивую прическу, тонкую шею, изящную фигуру и даже туфли…

Поднялись. Она достала из своей золотистой сумочки ключи и принялась открывать все замки. Одна дверь, вторая, темный холл, запах душистых белых лилий… Что она, удушить меня хочет? Какой сильный запах! С ума сойти!

В гостиной на круглом столе, застланном кружевной скатертью, стояла большая хрустальная ваза с роскошным букетом лилий. В тени букета – бело-розовый круглый торт, украшенный ягодами. Рядом – бутылка шампанского и три бокала.

– Садись, – Наталья Юркун предложила мне стул и сама села напротив. – Вот ты и здесь.

Щеки ее порозовели, как розочки на торте. Казалось, она не знает, с чего начать. И вдруг на столе, я так и не поняла, откуда именно, появился конверт. Моя вторая мамаша осторожно придвинула его мне.

– Валя, так случилось, – начала она, стараясь не смотреть мне в глаза, – что один человек очень сильно задолжал тебе…

Она явно сбрендила, подумалось мне. Несет какую-то околесицу. «Один человек», это, надо полагать, она и есть?

– Давайте лучше есть торт, – предложила я, чтобы хоть как-то помочь ей начать нелегкий для нее разговор. – А там видно будет… Вот только шампанское надо было охладить…