Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина

Разместили всех в почти «под завязку» заполненном, очень длинном сарае на толстом слое расстеленной на земляном полу свежей, ароматной соломы и сена, строго-настрого предупредив, чтобы никто не вздумал курить. Сгорим ведь все! Ощупав свои карманы, я понял, что трубку свою где-то в этом бою потерял. А жаль, она мне долго и верно служила.

Какой родной, почти забытый, мирный запах шел от этой нашей общей постели. Он так отличался от пропитавшего всех нас запаха пороховой гари, пота и крови… Не дождавшись прихода врачей или кого-нибудь из медперсонала, чтобы показать свой документ о ранении, в котором было указано на необходимость первоочередной врачебной помощи, я, так и не почувствовав боли, сладко заснул.

Спал, по-видимому, недолго. Разбудила меня медсестра. Увидев ее, я понял, что снова попал в тот же медсанбат, где меня ставили на ноги после моего злополучного подрыва на мине ровно месяц тому назад, день в день – 26 июня. Вот такое совпадение и по времени и по месту. Будила меня уже знакомая сестричка Таня (помню, она была из Калинина), с которой во время моего первого пребывания в этом медсанбате мы развлекали раненых исполнением под гитару русских романсов. Помню, больше других нашим слушателям нравился тот, в котором пелось про каких-то чаек над озером… Все забылось, даже песня! Не забылись только бои, страшные, кровавые!

…Радостно было сознавать, что попал в руки уже знакомых врачей, и сразу же родилась надежда, что с моим нынешним ранением они справятся так же успешно, и я скоро смогу вернуться на фронт.

На носилках меня отнесли на операцию в здание, которое мне показалось небольшой школой. Операцию пришлось ждать в предоперационной, видимо, в одном из классов этой школы. Из другой комнаты доносились стоны, крики. Как оказалось, там была операционная. Из нее, перекрывая стоны раненых и голос врача «Наркоз! Глубже наркоз!», гремел отборный русский мат. Вскоре все стихло, и оттуда на носилках вынесли укрытого с головой человека. Таня мне объяснила, что у него было очень тяжелое ранение, но его почему-то не брал наркоз. И то ли от передозировки его, то ли от тяжести ранения он скончался на операционном столе.

Как я узнал потом, это был мой штрафник Петухов, летчик из дивизии, которой командовал Василий Сталин. В свое время этот Петухов много интересного рассказывал о своем комдиве, полковнике Василии. И я тогда не мог даже представить, что судьба когда-либо сведет меня с сыном нашего Верховного Главнокомандующего, уже генерал-майором Василием Иосифовичем Сталиным. А случилось это уже после войны, когда я служил в Лейпциге, в военной комендатуре города. Встреча эта запомнилась в деталях, о ней я расскажу в главе 13. А здесь, в медсанбате, следующим на операционный стол «доставляли» меня. Вспоминаю, как какой-то липкий страх овладел мною. Так не хотелось, чтобы и со мной произошло на этом столе то же, что и с моим предшественником. Именно здесь, а не на поле боя. Одно дело, если в похоронке напишут: «погиб смертью храбрых в бою», а другое дело – «умер от ран»…

Примерно такое же ощущение страха я испытал в обороне под Жлобином, когда впервые на какой-то лесной поляне, где не было никаких окопов, попал под артиллерийский налет немцев. Тогда мне казалось, что свист каждого подлетающего снаряда – это свист «моего» снаряда, который летит прямо в меня. И уже через несколько минут, казавшихся мне чуть ли не вечностью, единственным моим желанием тогда было: пусть уж скорее прилетит именно «мой» снаряд и все будет кончено. Ну, пусть всеохватывающая, раздирающая боль, но ведь это только на мгновение! Сознаюсь, что это был страх сильный, почти животный. Но ведь вся «хитрость» на войне – не отсутствие боязни, а умение преодолевать ее, подавлять в себе страх. Да и научился я со временем различать свист или шорох мимо летящих снарядов, которым вовсе и необязательно было кланяться. Ну а здесь, в медсанбате, проявился страх совсем другого свойства.

Итак, после того, как из операционной вынесли тело скончавшегося штрафника Петухова, наступила моя очередь идти под нож. С помощью медсестры я доковылял до операционного стола. И мне нужно было набраться храбрости лечь на стол, на котором только что умер раненый. Прямо скажем, не очень комфортное ощущение. Но креплюсь, стыдно будет, если проявлю хоть в чем-то малодушие или страх, да и, наверное, больше, чем самой смерти, боялся, что, как и у моего предшественника, в этом «дамском обществе», коей оказалась операционная медсанбата, вдруг под наркозом тоже вырвется многоэтажный мат, который в других условиях бывал более чем уместен… Но не здесь!

Теперь наступала уже другая страница моей фронтовой эпопеи, госпитальная. О ней я поведаю в другой главе.

Глава 7

Операция, наркоз. Госпиталь, побег. Побег и возвращение. Чужой орден. Обед у ксендза. Новый комбат. Новые друзья. Варшавское восстание. Выход на Наревский плацдарм