Правила игры

Редакцию журнала «Аркадия» я чуть не проскочил. Вывеска на ней, естественно, была: среди еще десятка таких же, исполненных дизайнерской фантазии. Бросив «харлей» у подъезда, я взбежал на второй этаж, справился у вахтера и ворвался в рабочий кабинет светского ежемесячника. Европа в окружении своих папарацци восседала перед компьютером и что-то бегло вычитывала.

— Позвольте! — Переставив возникшее на моем пути томное существо, я протолкался в первый ряд. — Вера! Вероника Аркадьевна! Я загнал мотоцикл, чтобы успеть с вами позавтракать!

Сотрудники расступились, и я почувствовал себя в центре внимания.

— За сколько? — деловито осведомилась Европа.

— На завтрак хватит! — Чмокнув ее в щеку, я перекинул с плечиков вешалки на плечики Веры Аркадьевны дубленку. — Срочно в номер! Гостиница «Савой»! Люкс на две персоны! Пардон, месье! Коман сава?! Так держать!

Раздвинув озадаченных членов редколлегии, я быстро вывел Европу в коридор.

— Следующий тайфун мужским именем назовут! — Задыхаясь и хохоча, Европа сбежала со мной за руку по лестнице. — Да постой ты! Дай хоть взглянуть на тебя! Что за шлем такой убойный?!

— Это не шлем! Это новая стрижка! Предсмертный крик избитой моды! — Не давая Вере опомниться, я подсадил ее на заднее сиденье мотоцикла и рванул с места в карьер.

— Ты с ума сошел! «Харлей» Генки Раздорова! Откуда он у тебя?! Куда мы едем?!

— Вопросы потом! — отозвался я, маневрируя в потоке.

Но впереди уже возник регулировщик, построивший автомобили в колонну по четыре у отказавшего светофора, и с ним — возможность для беседы.

— Вера! Мне надо встретиться с твоим отцом! Ему грозит большая опасность!

Я не стал уточнять, что опасность эта сидела прямо перед ней за рулем краденого «харлея».

— Но это невозможно! — выразила Европа решительный протест. — Он сейчас в углу!

«В углу?! Что за наказание?!» — Я проехал еще метров пять и остановился.

— В каком углу, Вера?!

— Его бабушка так называет: «медвежий угол». Папин дом в поселке «Сокол». Он по несколько дней там проводит, когда у него обострение!

— Обострение?! — Я обернулся. — Обострение чего?! Язвы желудка?!

— Ничего! — обиделась Европа. — Не твое дело чего! Просто он ни с кем не встречается.

— Вера, дорогая! Драгоценная! — Я привлек ее к себе в надежде привлечь ее внимание. — Человек умрет, если мы быстро до Аркадия Петровича не доберемся! Понимаешь ты это?!

— А я что, не человек?! — Губы у Веры задрожали. — Ты знаешь, какой он в такие дни?! Ты не знаешь, какой он…

Не закончив, Европа отвернулась. Сзади нетерпеливо засигналили. «Ты тоже, девочка, не знаешь!» — Я снова тронулся в путь-дорогу, но только теперь в четко заданном направлении.

Пробка на Тверской оказалась внушительной. Пока она проползла в горлышко Ленинградского проспекта, я успел абы как ободрить Веру и порасспросил ее о последних событиях в семье. Она сразу оживилась:

— Вообрази, Рогожин вчера явился пьяный, как заяц! Обозвал меня шлюхой, получил по морде и заявил, что переезжает!

— Далеко? — проявил я поддельный интерес.

Важно было показать Европе, что ее домашние неурядицы я принимаю, как свои собственные.

— На первый этаж! — фыркнула Вера. — Куда ж еще?! У нас только двухэтажная квартира!

— А ты?

— А я велела ему убираться к дьяволу совсем! Терпеть не могу приживалок!

— А он?

— Он побежал в кабинет, нашел в столе электрошок и поклялся меня поджарить!

— А ты?

— Я позвонила папе и пожаловалась на вопиющее поведение супруга! Вопил он, ей-ей, как баба! Тогда мой папуля попросил передать ему трубочку.

— ?!

— Не знаю, что ему там папа наговорил, только Рогожин сначала побледнел, потом позеленел, а потом повесил трубку и поднес электрошок к виску!

— И?!

— И — ничего. Я элемент питания сперла, пока он по телефону молчал.

Из-за угла выглянул памятник пролетарскому писателю Горькому. Пробка благополучно заканчивалась. Подходил к концу и рассказ Веры Аркадьевны:

— В общем, Рогожин собрал свои пожитки и пропал.

— Куда пропал?! — удивился я искренне.

— А я знаю?! — Вера изогнулась так, чтобы рассмотреть свое отражение в зеркальце «харлея», и в руке ее мелькнул тюбик с помадой. — У меня прошлым летом кулон изумрудный пропал: вот где горе-то! Сняла его, помню, в ванной. Может, он в дырочку провалился?! В эту… В отверстие для стока! Ты как думаешь?!

— Все может быть. — Я выехал на мост и включил первую скорость.

«Харлей-Дэвидсон» стал покашливать. Судя по всему, его начинала мучить жажда. Это и стрелка на приборчике подтверждала. Пришлось нам заворачивать на ближайшую заправочную станцию.

Покуда бойкий мальчуган отрабатывал свою сотню, я продолжил с Верой Аркадьевной разговор на заданную тему:

— А что Аркадий Петрович? Он там совсем один в «углу» здравствует, когда у него приступы обострения?

— Почему один?! — возразила Европа. — С ним Хасан! Больше папа никого не желает!

— Турок?!

— Курд. Сколько себя помню, столько и его. Хасана папа в Турции из тюрьмы выкупил. От казни спас.

— Что значит «выкупил»?! — не понял я.