Правила одиночества

– Имей в виду, Васька, – сказал он старосте на прощание, – занятия сегодня до половины третьего, приду – проверю, хоть одного человека недосчитаюсь – ответишь по всей строгости военного времени, ты меня понял? – И оскалился: – В расход пущу.

– Я-то понял, – сказал Васька, остролицый, беловолосый, прыщавый юноша, – только районские обедать уйдут и прогуляют пару, а мне отвечать за них. У них уроки с обедом совпадают.

Добродеев укоризненно посмотрел на Ислама с Аликом, – ребятки, меньше есть надо, что же вы за сорок пять минут не управляетесь?

– Едим-то мы как раз мало, там есть нечего – ответил Ислам, – мы в очереди много стоим.

– А я вам говорил уже, что надо подойти к дежурному мастеру и сказать, что Добродеев велел пропустить без очереди.

– Мы говорили.

– Ну, так в чем дело?

– Неудобно говорить, что они просили вам передать.

– К-хм, ну ладно, – Добродеев нимало не смутился, – я разберусь, давай, марш на занятия.

Первой парой был русский язык, вела его Дора Сергеевна, красивая маленькая армянка с тонкой талией и потрясающей величины задом, из-за которого ее все время просили писать все, что она говорила, на доске. Верхом блаженства было, когда она роняла мел и нагибалась за ним, – тогда лица всех учеников принимали одинаково шкодливое выражение. После нее приходила Нелли Тиграновна – учительница литературы, высокая, статная армянка с оспинами на лице – та самая, по чьей рекомендации Ислама приняли в библиотеку.

Третьей парой был урок физики, который вел Васген Акопович, коренастый армянин, который в прошлом году ездил с ними в Барду на уборку хлопка и рассказывал им все время о том, что жизнь человека состоит из удовольствий. Кто-то положил ему в карман пиджака живого пойманного рака – физик, истерично смеясь и отчаянно труся, ходил и просил всех извлечь этого рака. Именно его занятия приходились на обеденное время, после которого учащиеся часто уже не возвращались в класс, но сегодня вернуться нужно было обязательно. Добродеев мог выполнить свою угрозу и, вопреки обыкновению, вместо того чтобы пить пиво, прийти к окончанию занятий.

К тому же последней парой была история – второй после литературы предмет, к которому благоволил Ислам, никогда не готовившийся к занятиям. В силу некоторой начитанности, он чувствовал себя на этих занятиях не совсем идиотом. Историю преподавал Яков Михайлович, маленький, щуплый еврей с пышными квадратными усами, закрывавшими верхнюю губу. Он был интересен тем, что крайне редко доводил свою историческую мысль до конца. Ничего не стоило, задав вопрос, увести его в сторону от школьной программы. Причем он увлекался настолько, что спохватывался лишь при звуках звонка, оповещавшего об окончании урока.

Говорить он мог о чем угодно: о пираньях Южной Америки, о тайнах Хазарского каганата или о растлении Лолиты – последнее живо заинтересовало аудиторию на предыдущем уроке, но рассказать он ничего не успел. Поэтому сегодня, едва преподаватель сел за стол и открыл журнал, руку поднял Никишин, плейбой местного значения, высокий, ладный парень с налетом ржавчины на зубах, красавчик, щеголь и потенциальный прелюбодей.

– Отвечать хочешь? – удивился Яков Михайлович.

– Нет, нет, что вы, – поспешно сказал Никишин.

Все засмеялись. Преподаватель выжидающе смотрел на Никишина.

– Вы в прошлый раз стали говорить про растление девочки, ЛОЛИТЫ, а урок кончился, вы не успели. А где можно достать эту книгу?

– Нигде, она запрещена к продаже, причем не только в Союзе, но и в Америке.

По аудитории прокатился гул одобрения – по лицам студентов было видно, что они готовы променять несколько лет жизни на возможность прочитать эту книгу. Больше всех был расстроен Никишин.

– Яков Михайлович, – трагическим голосом сказал он, – хоть что-нибудь расскажите.

– Хорошо, – согласился преподаватель, – буквально несколько слов, иначе мы опять не освоим тему. Этот роман принадлежит перу некоего Набокова, белогвардейского офицера, карточного шулера. Однако, товарищи, я не могу говорить о романе, которого не читал.

– Но вы уже начали говорить, – не унимался Никишин, – Яков Михайлович, ну пожалуйста.

Просьбу Никишина поддержали все, и в классе некоторое время стоял гул, в котором можно было различить слова: «Пожалуйста, расскажите».

– Ну хорошо, хорошо, – сдался Яков Михайлович, – только имейте в виду, я говорю с чужих слов. Тише, пожалуйста.

В аудитории наступила тишина, и стало слышно, как ветер бьется в окна, видимо, тоже желая послушать, как растлевают девочек. Историк оглядел присутствующих и, едва удерживаясь от улыбки, приступил к рассказу.

– Итак, дорогие мои любители клубнички, некий пятидесятилетний джентльмен по имени Гумберт, холостяк и филолог, путешествуя по Америке…

– Почти как вы, – перебил его Никишин.

– Что – как я? – удивился Яков Михайлович.

– Ну, холостяк и джентльмен, и че там дальше.

– Дальше, Никишин, у нас ничего общего с ним, потому что я историк и мне тридцать пять, и в Америке я не был.

– Ну, все равно похоже.

– Будешь перебивать – перейдем к истории.