Правила виноделов

— Шпокойной ночи, Дымка, — прошепелявил Давид Копперфильд.

— Ночи, ночи! — громко кричал Стирфорт.

«Спокойной ночи, маленький обжора, — думала сестра Анджела. — Кто бы ни были твои новые родители, придется им запирать от тебя холодильник».

Декабрьским утром у того самого окна, где когда-то сидела Мелони и (молча или комментируя) наблюдала за ходом событий приютской жизни, сидела Мэри Агнес Корк и смотрела, как поднимаются в гору со станции по виду небеременные женщины.

По голому склону холма, где не так давно воображение Уолли насадило молодой яблоневый сад, юный Копперфильд тащил вверх по первому, еще мокрому снегу картонную коробку из-под гигиенических пакетов; их в ней было четыреста, Копперфильд это знал, потому что сам ее распаковывал; в коробке сидел юный Стирфорт. Дотащив коробку почти до верха, Давид Копперфильд осознал ошибочность своей затеи. Во-первых, нелегко тащить в гору Стирфорта, а во-вторых, под его тяжестью и из-за мокрого снега дно у коробки размякло. Даже если он втащит ее наверх, можно ли съехать на ней, как на санках?

— Ночи, ночи, Дымка! — распевал в коробке Стирфорт.

— Молчи, дурак! — крикнул ему Копперфильд.

Доктор Кедр очень устал. И пошел отдохнуть в провизорской. Хмурый зимний свет окрашивал белые стены в серые тона. И на какой-то миг Кедр потерял представление, что сейчас — день или вечер, осень или зима. «Отныне, — решил он, — каждое мое действие должно быть взвешенно и целенаправленно. Нельзя попусту тратить время. У меня его нет».

Мысленным взором, затуманенным парами эфира, он вдруг увидел в зеркале-расширителе шейку матки. Большой и указательный пальцы привычно держали расширитель открытым; чья же это шейка матки? На запястье у него легчайший завиток. Такой светлый, почти сливается с его бледной кожей. Доктор Кедр тряхнул рукой, и завиток поплыл в воздухе. Оглушенный эфиром, он левой рукой попытался поймать его. Так ведь это ее шейка матки! Как же ее звали?

— Такое игрушечное имя, — громко сказал доктор Кедр. «Кенди!» — вспомнил он. И засмеялся.

Сестра Эдна, проходя мимо провизорской, задержала дыхание и прислушалась к смеху. И хотя она задержала дыхание, ее старые глаза заслезились от эфира. Да еще эта пыль. Да еще сироты — от них тоже нет-нет и набегут на глаза слезы.

Она приоткрыла входную дверь, чтобы проветрить коридор. И увидела, как по склону холма съезжает вниз большая картонная коробка из-под стерильных пакетов. Что же в ней сейчас? Что-то очень тяжелое. Коробка едет медленно, толчками. То затормозит на голой земле, то споткнется о камень, свернет в сторону и опять скользит вниз. Первым из нее вывалился Стирфорт, она сразу узнала его по слишком большим варежкам и лыжной шапочке, которая вечно съезжала ему на глаза. Он немного проехался вниз рядом с коробкой, но на плоском месте остановился, встал и полез. Вверх за варежкой, которую потерял по дороге.

Вторым из коробки вылетел, конечно, Давид Копперфильд, он катился вниз, крепко сжимая в руках большой кусок намокшего картона, который разваливался на глазах.

— Шволочь! — крикнул Копперфильд. К счастью, из-за шепелявости его ругательства звучали не так уж страшно.

— Закройте двери! — крикнул доктор Кедр.

— Здесь надо немного проветрить, — не без задней мысли ответила Эдна.

— А я было подумал, вы хотите заморозить неродившихся младенцев.

«Может, именно это очень скоро случится со всеми нами», — подумала сестра Эдна, не переставая гадать, что им сулит будущее.

Тяжелый надувной матрас, на котором так любил плавать Сениор Уортингтон, под порывами декабрьского ветра метался от одной стенки плавательного бассейна к другой, обламывая ледяные корки, нарастающие по его краям. Олив и Гомер еще в начале осени спустили в бассейне треть воды, чтобы из-за дождей и таяния снега вода не переливалась через край.

Крепчавшему холоду никак не удавалось усмирить матрас, и он, подобно коню, сбросившему всадника, продолжал носиться по бассейну, подгоняемый ветром. Олив изо дня в день смотрела на него в кухонное окно; и Гомер ждал, когда же она решится наконец от него избавиться.

В начале декабря Кенди на выходные ожидали домой. Гомер был в смятении. Что делать? Как увидеться? Позвонить? Пятница тяжелый день, в такие дни трудно принимать решения. Он отправился в школу пораньше — хотел до урока попросить у мистера Гуда тушку кролика в собственное распоряжение. А если нельзя, пусть пересадит его на другое место. Баки ухитрился искромсать внутренности кролика до неузнаваемости, и все его разговоры вертелись вокруг одной темы — органов размножения. От этого идиота можно было сойти с ума. Услыхав, что у некоторых сумчатых два влагалища, он пришел в невыразимый восторг.

— Представляешь, у них этого два! — толкнул он Гомера.

— Точно, — кивнул Гомер.

— Ты что, не понял? — Баки еще сильнее толкнул его. — Представь, что ты опоссум. Ведь ты мог бы с другом трахать свою опоссумиху.

— Зачем это мне? — удивился Гомер.

— Нет, ты подумай, две дырки! — распалялся Баки. — Глупая ты башка!

— Сомневаюсь, что опоссумов это очень волнует.