Правитель империи

— Она существует, — ответил я. — Высшая истина — в радости бытия.

— Даже неправедном? — удивился он.

— Тогда нет радости.

— Это не он, — тихо сказала ему Сабина. — Тот не выговаривал две согласные. Этот говорит чисто.

— Умница, моя Сабина. Только об этом молчи и забудь.

И, обратившись ко мне, заметил:

— Ты знаешь, что тебя приговорили к смерти?

— Знаю, что приговорили. Но не знаю — за что?

— За то, что ты баламутишь доверчивых людей, объявляешь, что ты „сын божий“, что слово твое пророческое.

— А если это правда? — спросил его я. — Что тогда?

Он не ответил мне, только посмотрел как-то хмуро и устало. Бросив быстрый, тревожный взгляд на девушек, как бы говоря сам с собой, отрывисто спросил:

— Бог есть?

— Бог есть, — ответил я, — он в тебе, во мне, в них. Бог в каждом из нас.

— И с каждым из нас умирает?

— И с каждым рождается вновь и вновь.

Он задернул занавес, вернулся на свое ложе. Прошло много времени. Я дремал стоя. Как вдруг Пилат вновь хлопнул в ладоши и крикнул:

— Теперь пусть войдет глава Синедриона.

Первосвященник стал рядом со мной, демонстративно брезгливо отвернувшись в сторону. Пилат набросил на плечи плащ, подошел к нему.

— Значит, вы твердо решили помиловать убийцу и убить проповедующего милость? — сухо спросил римлянин. Первосвященник кивнул, монотонно сказал:

— Да, именно так решил верховный суд иудеев.

— Но почему? — внезапно взорвался Пилат.

— У нас уже есть один бог, а другого нам не надо, — тем же монотонным голосом сказал первосвященник. И, видя, что Пилат ждет дальнейших разъяснений, продолжал: — Сколько человек может зарезать убийца? От силы десяток. А этот, — он с ненавистью посмотрел на меня, — замахивается на нашу веру. А на ней одной держится весь народ иудейский.

— Как видно, я страшней всех легионов Рима и всех убийц Иудеи, невесело усмехнулся я.

— Мудрые и сильные — даже в миг страшной опасности смеются над собой, — задумчиво произнес Пилат. — Все остальные — над другими. Итак…

— Вы готовы объявить его наместником бога на этой земле, — задохнулся от злобы первосвященник. — Вам наплевать даже на то, что он замахнулся на власть Рима!

— Я никогда не говорил такого, — поспешил я опровергнуть его слова.

— Я утверждаю ваш приговор, — бросил Пилат и посмотрел многозначительно на меня, потом на Сабину. Первосвященник, едва склонив голову, вышел. Пилат налил в кубок вина, выбрал большую спелую грушу, протянул их мне. Он взял меня обеими руками за плечи, тихо спросил по-арамейски:

— Кто ты?

— Человек я, человек.