Право – язык и масштаб свободы

Связь права и солидарности в наиболее открытой форме была намечена в рамках научного направления, получившего соответствующее наименование: «теория правового солидаризма». Крупнейший представитель этой школы Л. Дюги писал: «В солидарности я вижу… факт взаимозависимости, соединяющей друг с другом в силу общности потребностей и разделения труда членов одной и той же социальной группы»[289]. Обеспечение солидарности, согласно Дюги, является основным юридическим императивом, единственной непреложной социальной нормой, по отношению к которой все законы и обычаи носят лишь подчиненный характер. Поэтому «никто не имеет в социальном мире другого полномочия, кроме выполнения задачи, возлагаемой на него социальной нормой…»

[290]. На этом основании теория солидаризма в версии Л. Дюги отрицает, в частности, существование такого явления, как субъективные права, усматривая в них попытку противопоставить индивидуальную волю общественной необходимости, что не согласуется с принципами солидарности[291]

.

Теория солидаризма завоевала неоднозначную репутацию из-за своих крайностей, выразившихся в отрицании субъективных прав и признании их «социальными функциями», что можно рассматривать как реакцию против индивидуалистических представлений о праве. Вместе с тем солидаристский потенциал действительно является объективным свойством права, вытекающим из его происхождения и природы.

Объединение людей в устойчивое сообщество требует надежных механизмов, которые действовали бы с достаточно высокой степенью автономии, без опоры на индивидуальное целеполагание, которое не обладает необходимой долговечностью, подвержено колебаниям и не может удерживать в стабильном состоянии многочисленные коллективы. Индивидуальная воля должна автоматически подчиняться некоторому фактору, который по отношению к ней является объективным, в противном случае единство и мир станут недостижимыми. Наиболее распространенным вариантом решения этой проблемы является фетишизм, который отнюдь не сводится к архаичным формам верования, а представляет собой универсальный способ социальной организации.

Социальные связи и коммуникации, которые образуют живую плоть любого человеческого сообщества, в основном являются сложными, невидимыми и неосязаемыми, а потому недостаточно устойчивыми. Фетиш – это особый предмет, который обозначает собой систему социальных отношений, репрезентирует их, то есть делает наглядными для всех членов данного сообщества. В некотором смысле фетиш даже отождествляется с этими отношениями, которые благодаря ему уже не воспринимаются как нечто разрозненное, эфемерное, а обретают конкретную форму и очертания.

В родовой культуре члены общества объединены прежде всего наличием общего предка, поэтому фетишем становится то, что напоминает об этом предке (культурном герое) и в силу подобия замещает его, так что он фактически участвует в жизни рода на всем ее протяжении и своим присутствием поддерживает социальное единство. Вокруг фетиша (тотемного животного, столба и т. п.) выстраивается ритуально-мифологический комплекс, подчиняющий себе все совместное существование людей. При этом «в культуре, ориентированной преимущественно на ритуал, отсутствовала однородная семиотическая система, специально предназначенная для фиксации, хранения и переработки информации. О такой системе можно говорить лишь с широким распространением письменности»[292].

В усложняющемся обществе возникают новые объединяющие механизмы, которые дополняют и подкрепляют друг друга; усиливающийся риск распада компенсируется множественностью «страховочных узлов». Религия продолжает ритуально-мифологическую линию социальной интеграции, обогащая ее усложненным церемониалом, иерархией предметов поклонения, внешней атрибутикой, корпусом священных текстов и т. п. На определенном этапе истории фетишем социального устройства становится человеческая личность. Фигура монарха часто является воплощением социального порядка, мира, целостности государства, политического единства и народного согласия. Монарх непременно наделяется сверхъестественными качествами, отражающими его непосредственную связь с высшими силами («Сын Неба», «помазанник Божий»). Так, в странах средневековой Европы короли обладают магическими способностями, в частности, имеют дар исцелять некоторые болезни наложением рук (эта черта используется в том числе для легитимации их власти)[293]. Своей внешностью король также должен отличаться от подданных, этому служат не только искусственные атрибуты власти, но и естественные, природные отметины на его теле[294].