— Правильно. Но у нас все проще, примитивнее, если хотите. Так сказать, грубо, зримо. Раз уж решили посыпать раны солью, то расскажу. Когда Дементьев приехал к нам на рудник, то уже был женат. Жена осталась на Урале. Детей у них не было. Позже он добился развода, а потом сделал мне предложение. Он ничего не скрыл от меня. Я любила его искренне и дала согласие. Потом филиал Академии наук пригласил его в институт. Он всегда мечтал о научной работе и стал уговаривать меня уехать в Свердловск. Но там жила его бывшая жена, которая продолжала его любить. Я не хотела, чтобы даже тень этой женщины стояла между нами. А Сергей не хотел этого понимать. Мои доводы казались ему вздорными. Возможно, он и прав. Но мне кажется, что там, в Свердловске, оторванная от привычной обстановки, я чувствовала бы себя беззащитной. Я все время думала бы о той женщине, отравила бы себе жизнь навсегда, постоянно находилась бы в угнетенном состоянии. А я больше всего ценю внутреннюю свободу. Но если говорить откровенно, дело даже не в этом. Я могла бы смириться, так как любила его. Вся беда в том, что я не верила в Сергея. Сегодня ему захотелось стать ученым, завтра он разочаруется в своих возможностях и бросится в другую крайность. Он человек крайностей. Для него закон — его собственное желание, и для удовлетворения этого желания он не посчитается ни с чем. Он вообразил, что сможет стать ученым и что наука — его призвание. Но я-то знала, что это не так. Он уехал и быстро охладел к исследовательской работе. Ему, видите ли, не хватало воздуха в кабинетах и лабораториях! А на самом деле — не хватало усидчивости, интереса к новому делу. В науке он не нашел себя. Он прирожденный практик, а ему казалось, что только он единственный по-настоящему может обогатить теорию. Маниакальная самоуверенность… Я не могла потакать всем его слабостям, мотаться за ним туда-сюда. Если бы я могла поверить, что его призвание — наука, тогда все было бы по-иному… Жертвы должны быть оправданными, иметь смысл…
— Но он таки вернулся?
— Что из того? А впрочем, лучше расскажите, почему вы вернулись.
— Я уже говорил вам: Максима Горького из меня не получилось, пустопорожняя жизнь опостылела, и я решил, что лучше вернуться сюда. Сказался сибирский характер: или все, или ничего! Частности не так уж интересны.
— Ну, как хотите… А того писателя вы встречали в Москве?
— Да, встречал. Он некоторое время возился со мной, а потом, обремененный обязанностями в Союзе писателей, махнул на меня рукой: развивайся, мол, сам, не маленький.
Мы узнали друг о друге все, что хотели узнать, и замолчали.
Было уже темно, когда мы причалили к берегу. Потом брели по тайге обратной дорогой. Нас обступало могучее войско хвойных великанов. Горели синие игольчатые звезды в вышине. Назойливо гнусавили у самого уха комары. Стучал козодой. Кате, по-видимому, сделалось скучно, и она сказала:
— Поговорим о звездах.
— Как это?
— Будем читать стихи о звездах и угадывать поэта. Кто наберет больше очков, тот вправе требовать от другого исполнения любого своего желания. Эту игру я придумала сама. Согласны?
Я усмехнулся и ответил стихами:
Она, не задумываясь, прочла:
И, немного помолчав, добавила:
Я отозвался:
— Не люблю я его, — сказала Катя. — Вот это лучше:
Я не заставил себя ждать:
— Совсем неплохо! — одобрила она. — А вот это не угадаете:
— Тютчев!