Православие в России

Кто с подобными соображениями обратится к книге г. Суворова, тот наверное прочтет ее с удовольствием. Вопрос канонического права, избранный автором для исследования, имеет не специально–научный только, но и общий интерес. Церковные наказания принадлежат к числу средств, употребляемых Церковью для нравственного исправления и очищения совести верующего человека; изложить историю церковных наказаний — значит рассказать, как действовал в разные времена и в разных местных церковных обществах один из самых чувствительных и деятельных нервов того нравственно–религиозного организма, который называется Церковью. Как при существующих людских отношениях и понятиях религиозное общество может поступать с теми своими членами, которые нарушают установленный в нем порядок, — это один из трудных вопросов современной церковной жизни, и разрешение его вовсе не облегчается тем, что в текущих заботах нашей Церкви он эатрогивается слабее других. Но когда и он станет на очередь, тогда потребуются у знающих людей заботливые справки и указания из церковной практики прошедших времен. Издавая свое исследование, г. Суворов понимал это практическое значение избранной им темы. «Исследование, — пишет он в предисловии, — с которым я являюсь на суд публики, представляет собою попытку изобразить в ряде исторических очерков судьбу церковно–правового института, с которым стоит и падает жизненная сила самого общества церковного, с которым неразрывными узами связан вопрос о внутренней крепости этого общества, о благе его членов, о чести и достоинстве Церкви».

Автор рассматривает исследуемый предмет во всей широте его канонического и исторического содержания. Он разделил свое исследование на два неравные отдела: в одном изложена история общих церковных наказаний, то есть таких, «которыми затрогивается общее положение членов в среде церковного общества», в другом—история наказании особенных, дисциплинарных, которые касаются «специального положения клириков и церковно–должностных лиц вообще». В обоих отделах автор излагает сперва историю церковных наказаний в древней вселенской Церкви, от нее переходит к западным Церквам — римско–католической и евангелическо–лютеранской и, наконец, с особенным вниманием останавливается на истории наказаний, применявшихся в нашей отечественной Церкви: этой последней части программы посвящена большая половина всей книги. Историческому изложению предписано введение, в котором автор рассуждает об основаниях наказующей власти Церкви, о существе церковных наказаний, об их целях и, наконец, описывает общие черты системы церковных наказаний.

Едва ли можно упрекать автора за то, что история наказаний в древней вселенской Церкви и на православном Востоке позднейших веков, а еще более в Церквах римской и протестантской изложена у него в слишком беглых, сжатых очерках и недостаточно приведена в связь с нравственными понятиями и общественными отношениями, среди которых действовали эти Церкви, недостаточно проведено то сближение начал церковного права с воззрениями времени, которое в предисловии он сам считает «неоспоримым и неизбежным»: эта сжатость рассказа была естественным последствием широкой программы, но которой составлена книга. Гораздо легче было избежать некоторых внешних особенностей, которыми отличается изложение г. Суворова. Наш ученый язык, благодаря небрежному обращению с русским лексиконом, стал превращаться в неуклюжий и неудобопонятный жаргон, который только мешает распространению и ясному пониманию идей, добываемых учеными работами. Г. Суворов вообще выражает свою мысль ясно и просто; но иногда и у него заметно пристрастие к той самодельной, искусственной терминологии, которая портит литературную речь и ничего не прибавляет к ее точности и выразительности. Такие простые выражения, как наказующая власть Церкви, состояние светского права, почему–то кажутся автору менее уместными в ученом трактате, чем изысканные и не совсем по–русски составленные фразы: «церковно–наказующая власть», «светское правосостояние»; подобно этому понятие о содержании церковного права он выражает словами: «церковно–правовая материя». Такой язык приводит только к тому, что простые и понятные сами по себе вещи представляются в ученом изложении очень мудреными, тогда как для выполнения истинной задачи науки следует, кажется, поступать совершенно наоборот. Впрочем, надобно прибавить, что в этом автор, очевидно, поддался невольно влиянию множества немецких книг, которые он прочитал для своего исследования, а также некоторых русских сочинений по церковному праву, на которые он без всякого вреда для своей монографии мог и не смотреть, как на образцы для подражания.