Преданное сердце

Перед тем как нам надо было идти на тренировку, пришла лейтенант Куинн, чтобы узнать, сколько страниц мы сделали за день.

– Игнатьев?

– Две.

– Савицкий?

– Две.

– Дэйвис?

– Шесть.

Вечером, когда я прихрамывая тащился в столовую, ко мне подошел Игнатьев.

– Послушай, Дэйвис, – сказал он, – я обратил внимание, что ты перевел за сегодня шесть страниц.

– Да, боюсь, я перестарался. Обещаю умерить свой пыл.

– Да нет, это как раз неважно. Но мы, понимаешь, попали в довольно хреновое положение.

– А в чем дело?

– Видишь ли, лейтенант Куинн думает, что мы перевели половину книги.

– Ну?

– Ты заметил, сколько мы с Сашей сегодня сделали? Так вот, это, можно сказать, наш средний показатель.

– Две страницы?

– Ни одной страницы. Понимаешь, она никогда не смотрит, сколько сделано, а только спрашивает.

– Так вы, что ли, совсем ничего не перевели?

– Ну, может, страниц десять.

– А если она проверит?

– Скажем, что неправильно посчитали.

– И она хочет, чтобы через два месяца все было готово?

– Вроде бы да.

– А сколько всего страниц?

– Триста восемьдесят.

– Что же делать?

– Об этом-то я и хотел с тобой поговорить. Понимаешь, мне необходимо кончить «Жизель» и «Коппелию», иначе труппа останется без спектаклей. Не мог бы ты одолжить мне несколько страниц?

– Одолжить?

– Ну, скажем, по паре страничек в день. Ради общего блага.

Я уже был готов ответить отказом, но тут сообразил, что проще отдать ему эти страницы, чем весь следующий год иметь под боком врага. А кому достанутся лавры – какое это имеет значение?

– Хорошо, – ответил я.

После ужина, когда я ковылял из столовой, ко мне подошел Савицкий.

– Послушай, Дэйвис, – сказал он, – я заметил, что ты сегодня перевел шесть страниц.

– Прошу прощения.

– И я видел, как ты говорил с Сержем. Ты, наверно, уже в курсе дела?

– Да.

– Слушай, а не мог бы ты одалживать мне страницы по две в день, а? Понимаешь, это заведение в Бад-Хомбурге отнимает кучу времени. Приходится записывать все числа, которые выпали за вечер, а на следующий день искать закономерность. Все жутко сложно.

– Ладно, я согласен.

– Согласен?

– Две страницы твои.

– Дэйвис, ты настоящий друг! Но и я в долгу не останусь – как только сорву хороший куш, отдам тебе половину.

Обещание показалось мне довольно фантастическим, но я все-таки согласно кивнул, и Савицкий моментально куда-то умчался – наверно, в Бад-Хомбург.

Нам повезло, что у нас была большая комната и что сидели мы в ней только втроем. Игнатьеву был нужен простор. Целыми днями он грациозно плавал среди столов, исполняя всевозможные пируэты, батманы, кабриоли и жете. Иногда пленки менялись, так что со временем мы проработали, вдобавок к «Жизели» и «Коппелии», еще и «Сильфиду», «Раймонду» и "Лебединое озеро". Савицкий тоже не бездельничал, стоически трудясь над цифрами рулетки. Я же сидел и переводил книгу и чувствовал себя сонным и разбитым – как, впрочем, и предсказывал Скотт Вудфилд. Бывали минуты, когда страшно хотелось послать все к чертям и тоже заняться своим делом, но я не поддавался этому искушению, веря, что, может быть, когда-нибудь эта книга все-таки понадобится Америке. Я ничего не имел против Игнатьева и его лабанотирования – в конце концов, все это делалось ради искусства, – но, переходя к разделу о медалях, которыми награждались работники промышленности, испытывал прямо-таки ненависть к Савицкому. Я вообще не любил азартных игр, а тут передо мной торчал этот тип, весь день занимавшийся одной своей рулеткой. Я уже начал искать способ высказать ему все, что я об этом думаю, как вдруг однажды он подбежал ко мне возле столовой.

– Послушай, Дэйвис… – начал он. Я сделал вид, будто не слышу и прошел мимо, но он догнал меня. – Да подожди ты. Помнишь, я рассказывал тебе про казино?

– Да, и по-моему, ты регулярно получаешь свои две страницы в день.

– Да я не об этом. Помнишь – насчет того, что мы с тобой поделим выигрыш?

– Кажется, ты сказал, что дашь мне половину.

– Верно. Так вот, вчера я крупно выиграл. На, держи, тут две тысячи марок. А это, между прочим, сто рас. Будь здоров. – И он вразвалочку удалился.