Преданное сердце

– Я там вообще не была. В Западной Германии я успела познакомиться только с лагерями да с помещениями для допросов.

– Так, может, вам туда съездить?

– Тут больше нет русских, а с этими кошмарными типами, – она показала на сидящих в зале, – я ехать не хочу.

– Может, нам съездить вдвоем?

– Но вы – официант.

– Это только пока я в армии; потом все изменится.

– И не офицер?

– Нет.

Я опасался, что окончательно упал в ее глазах. Надежда глубоко затянулась и, выпустив дым, вздохнула так, будто получила приглашение от прокаженного. После долгой внутренней борьбы она поинтересовалась:

– И что же вы собираетесь делать во Франкфурте?

– Это вам решать. Например, можно посмотреть город, поужинать, сходить в оперу.

– У вас нет денег.

– Ну, здесь платят побольше, чем в Советской Армии. Вдобавок мне присылают из дома – у родителей денег хватает.

В этом месте я следовал указаниям капитана Мак-Минза, который велел не жалеть средств – армия за все заплатит.

– И когда вы предлагаете поехать?

– Завтра – суббота, я весь день свободен. Может быть, после обеда?

– А как мы доберемся до Франкфурта?

– У меня есть машина. – Точнее, подумал я про себя, машину мне дадут, но выглядеть все будет так, будто она моя.

– Так вы говорите, после обеда?

– Ну, скажем, я заеду за вами в полвторого.

В субботу утром мы с капитаном Мак-Минзом составили план действий. Капитан обзвонил кого надо, и в полвторого я подкатил на серебристом «мерседесе» к дому, где жили источники. Увидев машину, Надежда замерла от изумления, а по дороге то и дело поглаживала обивку сиденья.

– Это ваша машина? – спросила она меня.

– Да, она у меня месяца три. Родители подарили на Рождество.

– Но вы же не офицер.

– Здесь это не имеет значения. У нас многие рядовые смотрят на офицеров свысока.

– Но ведь офицеры больше зарабатывают.

– Мы после армии будем зарабатывать столько, что им и не снилось.

Надежда закурила.

– А что вы собираетесь делать после армии?

Ответ на этот вопрос у нас с капитаном Мак-Минзом был отрепетирован.

– Скорее всего, пойду работать к отцу. Он у меня предприниматель.

– Предприниматель?

– Ну да, владелец всякой всячины – сталелитейного завода, судоходной компании, газет, телестанций, ну там кое-чего еще.

– И все это принадлежит вашему отцу?

– Он – главный акционер.

– Но если он такой влиятельный человек – как же он допустил, чтобы вы попали в армию?

– А он этого хотел. Он считает, что армейская дисциплина пойдет мне на пользу. И еще он говорит, что после армии я научусь ценить деньги.

– Но вы же сказали, что денег у вас полно.

– На жизнь здесь мне хватает.

Впервые за все время скучающее выражение исчезло с Надеждиного лица. Черное платье – наверное, единственное, которое у нее было, – на фоне золотистой обивки сиденья – это сочетание странным образом воспроизводило цвета Вандербилтского университета. Миновав Вайскирхен и Унтерурзель, мы въехали во Франкфурт.

– Но если у вас столько денег, – спросила Надежда, – то почему вы работаете официантом?

– Обещайте, что никому не скажете?

– Да-да, обещаю.

– Это наказание.

– За что?

– За то, что я не издевался над людьми, не лгал им и вообще не мог смириться с теми безобразиями, которые творятся в следственном отделе.

– А вы что – были следователем?

– Очень недолго. Я стал противен самому себе и попросил, чтобы меня перевели на другую работу, но мне отказали и вместо этого сделали официантом.

– И вам не обидно?

– Сперва было обидно, потом привык.

– А ваш отец – неужели он ничего не может сделать?

– Отец считает, что мне это полезно. Говорит, что будущие богачи должны знать, как живется бедным.

Мы проехали по Эшерсхаймер Ландштрассе к Старому городу. Не имея понятия, что могло бы заинтересовать Надежду, я решил, что для затравки лучше всего подойдет что-нибудь из области культуры, и показал ей Рёмер[39] и все восемь зданий, составляющих старую ратушу. «Неплохо», – скупо отозвалась она об увиденном. В церкви Св. Павла Надежда спросила, можно ли там курить, в доме-музее Гёте взяла несколько аккордов на клавесине, а потом захотела посмотреть, как устроено кресло, сконструированное самим Гёте, которое, если его разложить, превращается в стремянку. Оба раза мы получили сильный нагоняй от служителя, заявившего, что, если Надежда дотронется до чего-нибудь еще, он нас выпроводит. «Вот и отлично, – сказала Надежда. – Пошли отсюда».

Тогда я подумал, что, может быть, звери покажутся ей более занимательными, чем культурные ценности, и мы поехали в зоопарк. Обезьяны с жирафами слегка позабавили Надежду, но большей частью она продолжала глядеть в пространство. Возле клетки с белыми медведями я ей сказал: "У меня такое чувство, что вам скучно. Чего бы вам действительно хотелось?"

Надежда глубоко затянулась и, запрокинув голову, выпустила дым. "Знаете, чего бы мне действительно хотелось? – спросила она. – Мне бы хотелось зайти в какой-нибудь универмаг, а после посидеть и покурить".