Преданные и предатели (Летописи святых земель - 2, окончание)

Рута подождала, когда протопает по лестнице челядинец, чтобы впустить пришедшего, и не дождалась. Видимо, уснул. Или бросает с другими кости во дворе. На что, любопытно, играет? На щелчки? Или на "поцелуй в зад белую кобылу", подкованную по-маренски шипами, чтобы ног не подворачивала? Дурачок. Хорошо, что Родери нет дома, а то влетело бы ему. А что, если это Родери идет, устав от зрелища казни? Рута вздохнула и пошла отпирать сама.

На пороге стоял высокий мужчина в светлом, длинном, почти до пят, плаще, с надвинутым на глаза капюшоном.

- Что вам угодно? - попятилась Рута, от испуга забыв сказать приветствие. Неуверенным движением пришелец попытался откинуть капюшон, но вдруг, покачнувшись и закрыв ладонью лицо, повалился на бок. Рута едва успела его подхватить. Почему-то испугавшись еще больше, она втащила обеспамятевшего гостя в темные сени и свалила мешком на рундук. Потом от огнива на поясе зажгла стоящую наготове медную лампу и заглянула ему в лицо.

Лампа в ее руке задрожала мелкой дрожью. Из гортани вырвался какой-то странный звук. Она узнала этого человека. Втайне она всегда ждала его, ждала все эти долгие годы. <Мой/>" - сказала память, но губы сказать не смогли.

За окнами в гулких дворах собачились ландскнехты. Ночь была звездная.

- Из Сервайра зарево видать... - Ниссагль заканчивал ужин - доедал цыпленка. Королева почти с отвращением глотала вино, и медленно пустеющий стеклянный бокал придерживала на животе, плоском, словно девический. Ниссагль посмотрел на этот живот и вспомнил...

...За несколько дней до казни его позвала Лээлин. Он пришел к ней в камеру. Она лежала, совсем ослабев, прижавшись исхудалой щекой к тощей мешковине тюфяка.

При появлении Ниссагля она вскочила, суетливо поправляя сбившееся белое покрывало. Чистое. Видимо, упросила караульного, кто посердобольнее, отдать прополоскать на портомойню.

Гирш приблизился к ней, волоча опушенный куницей золототканый трен упланда по грязи и крысиному помету, поднял накрашенное лицо - теперь всегда красился. Черно подведенные глаза казались особенно острыми, а ярко очерченный кармином рот - воспаленным и жестоким. На вздутых от подложенного конского волоса рукавах топорщилась обшитая золотыми бусинами чешуя. Из-за каблуков он казался почти среднего роста.

- Ну, что ты хотела мне сказать? - Он заложил руки за широкий тканый пояс, высоко перехвативший талию и спадающий до полу бахромой из галунов.

- Господин мой... - Она вдруг встала на колени и запричитала: - Господин мой, пощадите меня, сохраните мне жизнь... Что я вам сделала? Ничего я не сделала, ничего! Не бросайте меня в костер, не жгите, я не хочу умирать так страшно, господин мой, я... - она судорожно вздохнула, - я от вас беременна... Во мне ваше дитя... Ваш ребенок. Не убивайте меня.

Он крепко сжал ее запястья, оттолкнул ее от себя.

- Да? - чувствуя, как в нем закипает бешенство, но все еще сдерживаясь, спросил он. - Ты беременна? А знаешь, у нее тоже мог быть ребенок. У нее. Мы могли быть с ней счастливы. Очень счастливы. Знаешь, она сказала мне о ребенке в тот самый вечер, когда ее отравили... Ее ребенка убил твой отец. Как и всех других, которых она могла бы зачать от меня. Теперь она бесплодна. И я вместе с ней. А ты... - он с силой схватил ее за руки, понуждая встать, - я еще не знаю, от кого ты понесла и понесла ли вообще, - он презрительно посмотрел на ее живот, - и потом, милая, не с твоими чреслами рожать. У тебя получится выродок со сдавленной головой. Так что ни от нее, ни от меня пощады тебе не ждать, - он безжалостно вглядывался в ее остановившиеся глаза, а потом медленно разжал свои затянутые в замшу цепкие руки, молча глядя сверху вниз, как Лээлин грузно осела на пол и спрятала лицо в колени...

- Знаешь, я забыл тебе сказать. Лээлин... Словом, она была брюхата.

- Да? Ты, ей-Богу. зря не сказал мне раньше, Гиршли.

- Ты пощадила бы ее?

- Да. И в другой раз говори мне такие вещи. Не путай свои счеты с моими, пожалуйста.

- Другого раза, надеюсь, не будет. Остался только их родитель, у нас к нему. во-первых, счеты одинаковые, во-вторых, он не забеременеет.

- Как и я.

Они снова помолчали, слушая, как затихает во дворе брань усталых ландскнехтов. Воистину достойное звуковое сопровождение королевской трапезе. "Надо бы перенести казармы на Дворянский Берег. Там много места", - подумал Ниссагль и почему-то спросил:

- Тебя это печалит?

- Да, Гиршли! - Она в тоске зашвырнула бокал в угол. - Да, меня это печалит! Кто я? Я ущербное существо!

- Я тоже.

Беатрикс помолчала, потом надтреснутым голосом спросила:

- Да? Ну и что же в том радостного?

Глава двенадцатая

ЗАГОВОР