Преданный пес

Два с половиной года назад, когда рухнул Рубеж, Самара ждала нашествия всех вокруг. Посты и укрепления стояли на всех развязках, а на окраинах выставляли секреты с дозорами. Только вот силы, способной поглотить остатки города, в округе не оказалось. Нашлись разномастные анклавы, промышляющие кто чем, сильные и слабые, нужные и бесполезные. И в конце концов, большие дяди с тетями сели за стол переговоров. Порешали, узаконили, договорились о многом, поделив сферы влияния и саму землю области. Ну, не считая рейдеров вокруг бывшего миллионника. И мутантов на выселках. Но это уж как водится.

Дорога между Самарой и Бугурусланом тоже перестала быть совсем дикой. Наполовину ее контролировал Кинель, вторую часть, пусть и несколько жадно-глупо, пытался прибрать город Похвистнево. Там вроде как ребятки жили схожие с железнодорожниками, совсем не дураки, пусть и не такие крутые.

Слышал Хаунд и о странном нападении каких-то крутых спецов на Кротовку, светившую ему завтра. Как раз два года назад, такой же осенью, отряд суровых и деревянных по самое не балуй военных со стороны Оренбуржья взял станцию себе. Потом пришли еще такие же, но не настолько крутые. Их-то Кинель и выбил, вернув себе станцию и установив на лакомом куске железки дополнительные посты с гарнизоном.

Там, где все поделено, всегда отыщутся любители нагреться на чужом. Караванщики, как не ходи они только им известными тропами, все равно попадаются. Рано или поздно, но находят всех. Здесь же не тайга, не ледяные северные торосы, не горы. Раз так, то дело, скорее всего, именно в таком случае.

Кот у караванщиков как мандат для прохода повсюду. А уж почему так вышло – дело другое.

– Э, жрите быстрее и за дровами, – Костя, отдав посуду тому же пацаненку, что и Филин, встал, – мне вас уговаривать, что ли, нужно?

Топоры и двуручная пила лежали у поленницы. Законы дороги люди, покупавшие других людей, блюли строго. Спалил кем-то приготовленное топливо? Изволь оставить после себя столько же. А то, мало ли, натюрлих, в следующий раз приведется оказаться без такого счастья. Зимой, в пургу и спустившуюся морозную аномалию, промерзнув до костей и лишь позванивая мудями, когда на тебя наткнутся другие ходоки.

За дровами с мужиками-рабами и Ершом ушли Кот и Костя. Вожак не пренебрегал обязанностями, когда оказывался в пути. Жаль, что не особо воспользуешься моментом. Хаунд, уже все прикинув, вполне себе разложил весьма интересный пасьянс.

Был бы тут Ерш, Пес просто попросил бы отпустить до ветру, зайдя за угол заправки. Наверняка оказался бы не один, и тут бы смог добраться до Большого, а там, глядишь, уделал бы его одной рукой, взяв неожиданностью. Но оставался Сипа, и тут помог бы только Ерш. На Анну рассчитывать не выходило, та «спеклась».

Кровища, сейчас затираемая одной из безымянных девок, сломала умную и сильную вроде бы бабу сразу. Жестокостью и звериной яростью Кота, резавшего вора у всех на глазах. Хаунд уже тогда это понял, следя за лицом и глазами Анны. Понимать ее ему не хотелось. Испугалась до усрачки, пробрало до трясущегося от страха позвоночника? Да и ладно, она ему никто, не утешать же теперь.

Досадно, все верно. Почему-то казалось, что та ему сможет помочь. Отвлечь чем-то в нужный момент сторожа, если не попытаться прибить. Погибла бы? Наверняка, но в таких делах без смертей никак.

А теперь – все, абзац, натюрлих. Сидит, смотрит перед собой, что-то там шепчет. Молится, наверное. Или чего еще такое же, если не свихнулась от увиденного.

– Сипа! – Большой, вернувшийся следить за ходоками, свободными и не совсем, кашлянул. – Поел – проследи, чтобы все отлили и потом разобрались спать правильно.

Вот он тебе и шанс, сам прыгающий в руки… Хаунд скрипнул зубами и уставился в пол. Ничего, он подождет следующего. А пока… займется собой. От нужды и до руки, давно требующей новой перевязки. Умыться бы еще не помешало.

«Правильно» укладываться оказалось вполне понятным порядком, когда ходоки укладывались «вальтом», ноги у головы соседа и наоборот. Таким макаром, если вдруг все разом решатся на бунт, не особо выйдет всем да разом вскочить и броситься. Кому развернутся, кому отпихнуть чей-то говнодав с руки. В аккурат для одной хорошей очереди.

Ерш и остальные вернулись нескоро, злые и мокрые с ног до головы. Притащили пару больших спиленных деревьев и кучу хвороста. Пилить выпало по очереди двойняшкам и оставшимся в живых вольным. Те матюгались, но не спорили, взвизгивая пилой и пинками откатывая кругляши под колун того же Ерша.

Так и вышло, что жрать ему остался совсем остывший бурый кисель с остатками сала.

– Ну и говно, – сплюнул он, проглотив ложку, – от одного вкуса сдохнуть можно.

– Ешь. – Хаунд прислонив голову к неполному рюкзаку, сам мотал бинт на руку.

Пальцы подживали. Как он не нюхал, поднося пеньки к носу, ничего плохого не учуял. Гнили не было, метод той доброй лекарки помог. Странное оказалось дело – смотреть на руку, вроде как свою и, одновременно, кажущуюся чужой. Шевелил обрубками, совсем крошечным мизинца и где-то полсантиметром оставшегося от безымянного.