Предатель

С чувством завершения серьезной работы отодвинул от себя бумагу, решив перечитать потом как следует и перебелить, устранив вычерки и помарки.

Вытянул ноги на нарах, лениво прикидывая, как скоро Семеркин принесет обед.

Но обеда он не дождался: под зарешеченным окном послышался скрип снега, потом загремели, залязгали заплоты, хлопнула дверь избы; поспешные шаги, снова лязг, и вот уже открылась дверь бревенчатой выгородки, где содержались арестанты.

Это был Губарь. Карпий сразу почуял, что хмурость его для фасона — дескать, важных дел невпроворот. А глаза блестят, движения резкие, видно, что и собранность у него веселая, как будто предвкушает что-то интересное. Это ведь для человека как важно — чтобы вперед живое дело звало! Кто этого не понимает, тот вообще работы знать не может!..

Губарь бросил на нары портупею. Кобура тяжело шмякнулась о матрас.

— Собирайся!

— Что такое? — глупо улыбаясь, пробормотал Карпий. Он еще толком не верил в реальность происходящего, но понимал, что если возвращают «наган», то дело кончено вчистую.

— Крупицын приказал — пускай кровью смывает.

— Какой еще кровью? — недоуменно морщась, переспросил Карпий. — Что смывать?

— Что смывать, спрашивает! Да неужто грехов за собой никаких не знаешь? — Губарь сощурился. — Ой, Петро! Не гневи бога!

— Не знаю ничего, — буркнул Карпий, подпоясываясь. — Наше дело служебное. У нас без приказа муха не летает…

— Не знает он! Спасибо скажи, что горячка такая! Каждая пара рук на счету.

— Что за горячка?

— «Что за горячка»! Весь ГУЛАГ на рогах. В Усть-Усе восстание!

— Маковки соленые! — ахнул Карпий. — Как же это? Кто?

— Кто! Не знаю. Вроде как с «Лесорейда» двинулись… Пошли, пошли, ехать надо!

Поход