Предатель ада

Он искоса взглянул на меня своими черными блестящими глазами.

— Вы правы. Причина не в этом. Просто мне хочется избавиться от Пабло Пикассо. Хочется раствориться в другой персоне, в другой иконографии, в чужом мифе. Сбежать от нимф, арлекинов, минотавров… Мне нужно круглое, спящее. Мне нужен шар. Я перегружен памятью — я жажду забвения. Как вы там называете это личико? Эмбрионально-нирваническое? Очень тонкое определение. В своей посмертной судьбе я хочу выйти на стезю перерождения. Акт подражания, эпигонства есть акт аскезы. Поиск смирения. Я в последнее время полюбил слушать православное радио на русском языке. Это дух вашей страны исподволь проникает в меня… Эти снега… Эта белизна… Они смиряют сердце южанина, усталое от своего жара.

Он повернулся ко мне спиной и уставился в окно, словно бы улетев взглядом в белое, пресное, холодное и кроткое пространство. Нынче, когда я пытаюсь вызвать его образ перед своим мысленным взором, я чаще всего вижу его покатый и массивный затылок, его гладкую колобкообразную голову на фоне наших снегов.

В тот же день мы с Ксенией уехали в Москву (она тоже выхлопотала себе праздничный отпуск), и радостная суета, связанная с приближением Нового года, поглотила нас.

Через несколько дней мне вдруг позвонил Ермольский. Необычайно сухим тоном он известил меня, что мои услуги институту более не потребуются. Проект закрыт. С подчеркнутым равнодушием он сказал, что картины Пабло, в изготовлении которых я принимал некоторое участие (за исключением нескольких полотен), я могу забрать себе и делать с ними все, что пожелаю. Ему они не нужны.

— Можете даже сделать выставку работ воскрешенного Пикассо, — сказал он едко. — Вы известный лгун и выдумщик, поэтому можно не сомневаться, что все это будет принято за вашу очередную фантазию. Прощайте, — он дал отбой.

Меня неприятно поразил не столько факт моего отстранения от длинного проекта, сколько его неприязненный тон. И я не мог найти этому иного объяснения, кроме единственного: Ермольскому наконец-то стало известно о моих отношениях с Ксенией. Ученые бывают поразительно слепы и порой не замечают вещей, творящихся у них под носом. И это несмотря на их великолепную проницательность в научных вопросах. Мы с Ксенией особо не таились, и о нашей любви знали все без исключения сотрудники института. Кроме, видимо, самого научного гения, парившего слишком высоко, чтобы вовремя разглядеть сердечные сплетения смертных.

Хотя его общение с Ксенией всегда ограничивалось служебными рамками, все же, видимо, он питал в отношении красавицы-ассистентки кое-какие подспудные собственнические чувства. Узнав запоздало о нашем романе, старик, похоже, испытал острую ревность.

Эта догадка подтверждалась тем обстоятельством, что в те же дни Ксения также была безвозвратно отстранена от работы в институте.

Когда я приехал в институт забирать работы Пабло, мне удалось поговорить с несколькими сотрудниками, которых уже давно я считаю своими друзьями. Сведения, которые они мне сообщили, были достаточно смутными и сбивчивыми, однако они заставили меня взглянуть на наше увольнение другими глазами. Из обрывочных фраз моих друзей я сделал вывод, что Пабло все же сбежал из института и Ермольский считает, что мы с Ксенией причастны к его побегу. Мне, в частности, инкриминировалось, что я втайне снабжал воскрешенного деньгами.

Видимо, Пабло действительно удалось аккумулировать некоторую сумму в евро из числа тех денег, которые он выпрашивал у меня под предлогом, что они вдохновляют его в работе. Нынче мне неизвестно, какова судьба Пабло, где он находится, вернули ли его в институт или же он пребывает в бегах… Я искренне надеюсь, что он на свободе, что его организм нашел в себе силы обходиться без тех медицинских процедур и препаратов, которые прежде поддерживали его жизнедеятельность. Я также надеюсь, что он не сгинул в белоснежных просторах России, что он обрел верных друзей, которые помогают ему.

Несмотря на его многочисленные странности, я искренне полюбил этого человека. Уповаю на то, что сила его духа в сочетании с необычайной физической силой проложат ему путь в новую, независимую жизнь. Интуиция подсказывает мне, что вряд ли он захочет быть художником в этой новой жизни… Может быть, он станет скромным лифтером или охранником супермаркета, а может, крупным вором или звездой порнографического экрана. Не удивлюсь, если через несколько лет встречу его в самой неожиданной роли, в самом неожиданном месте.

Несколько дней назад я столкнулся с Хуанитой у входа в один ночной клуб. Она, очень нарядная и свежая, шла под руку с тем самым поваром-испанцем, который когда-то угощал нас пасхальным ужином.

Когда я заговорил о Пабло, черные глаза этой парочки блестели так лукаво, что это навело меня на кое-какие мысли оптимистического свойства.

Я благодарен судьбе за необычайный опыт, поверхностно изложенный в этих записках, а более всего за тот волшебный трофей, который мне (помимо картин Пабло) удалось унести с собой за стены института, как за стены заколдованного замка.