Предатель. Чеченские рассказы

Моим командиром роты в учебке был капитан Филатов. Он вызывал во мне отвращение тем, что после отбоя являлся пьяным в казарму и отпускал наших сержантов-инструкторов за определённую плату в самоход. Само по себе это уже не вписывалось в имевшийся в то время в моём сознании, заложенный книгами и фильмами, образ «офицера — человека чести», но основная беда была в том, что для оплаты своих похождений сержанты забирали у нас почти все наши скудные деньги.

Незадолго до выпуска, когда мы уже изготовили бегунки с уголками младших сержантов и изрядно расслабились, хриплое «Стой!» оборвало движение взвода в столовую.

Я увидел презрительно сверкнувшие из-под козырька фуражки кроличьи глаза ротного.

«Кругом, на исходную, бегом-марш!.. Расслабились!.. Кру-гом, на исходную… Кругом…»

Нас обгоняли усмехающиеся взводы, и наше воображение рисовало страшные для солдатского желудка картины пустых котлов, пайка неумолимо заканчивалась, а мы, каждый раз не доходя последних метров до столовой, разворачивались и бежали назад.

Когда толпоподобный строй сапёров показался за плацем, а это означало, что через пять минут в столовой будет делать просто нечего, мы, не сговариваясь, рассыпались в разные стороны, растворившись в раскалённом июньском воздухе.

Ночью взвод поднял трезвый Филатов и в комнате досуга заставил писать объяснительные. Раздираемый яростью, на сером листе я написал: «…Руководство ротой капитаном Филатовым подрывает моральные устои личного состава, негативно сказывается на дисциплине…»

Солдат ребёнка не обидит

В поезде сопровождающий нас в родной полк старлей зазевался в купе пышнотелой проводницы. С Колесом, пользуясь моментом, мы устремляемся на «экскурсию» и сначала, в последнем плацкарте нашего вагона, присоединяемся к играющей в карты компании старшеклассников: парней и девушек. Нам весело с ними, но не сидится на месте, дух искателей приключений несёт нас по вагонам дальше. Чего мы ищем, мы сами не знаем.

— О, солдаты!.. Давайте, пацаны, вмажьте…

Трое мужиков вогнали в себя уже приличные дозы водки. Они сами когда-то служили в Германии и на Украине. Они наливают нам водку и не хотят отпускать. Один говорит, что он бывший спецназовец, я долго доказываю ему, что никогда не был в Саратове. Нам много не надо. Мы молоды и не брали в рот спиртного пол года. Нас спасает то, что они начали выпивать давно и валятся спать.

Уже ночь, мы в потёмках пробираемся по спящему поезду. Я успеваю открыть дверь туалета, меня рвёт. Колесу тоже не лучше. Мы теряем друг друга из вида. Бросает уже меньше, и я замечаю на проходной нижней полке девушку из компании старшеклассников. Она улыбается моему виду.

Весь приобретённый мною в студенческие годы кураж (которого, по правде сказать, было не так уж и много) готов обрушиться на эту юную Данаю. Я сажусь у её ног и только начинаю что-то воодушевлённо говорить, как (о, ужас!) сверху по-старушечьи раздаётся: «Молодой человек, как вам не стыдно?.. Здесь же дети!»

«Солдат ребёнка не обидит!» — торжественно произносит старлей. Проносившийся за окном свет два раза падает на его искажённое хищной гримасой лицо.

Чтец

В армию я уходил своенравным драчуном. Но я был городским мальчиком из интеллигентной семьи. Из учебки в полк я возвращаюсь жёстким агрессивным волчонком. И эти качества теперь жизненно необходимы мне. Я готов к самому худшему. Мы разведчики, а о полковой разведроте ходит дурная слава. Нам с младшим сержантом Колесниковым, однако, везёт. За плохое поведение в пути следования, по рекомендации старлея, мы не попадаем в это элитное подразделение.

Непрерывной чередой тянутся унылые бесцветные дни. Однообразные ежедневные разводы и работы. Мы разгружаем товарняки с капустой и гравием, работаем на элеваторе и табачной фабрике. И хоть сводная группа полка находится на выезде в Дагестане, а в сентябре после недолгого передыху полк входит в Чечню, боевая подготовка существует только в расписании, на листе ватмана, висящем над тумбочкой дневального.

В те редкие дни, когда автобус — «Кубанец» или шарап — не приходит, чтоб отвезти нас на базу или склад, мы сидим на табуретах в расположении, и солдат-дух, из тех доходяг, что военкоматы призывают для количества, читает нам устав внутренней и караульной службы. Он что-то мямлит себе под нос, как пономарь, — невозможно разобрать ни слова. Да никто и не пытается. Мы сидим и думаем каждый о своём. Разговаривать нельзя, письма писать нельзя, можно сидеть и думать. Думать запретить трудно.

Устав, огневая и инженерная подготовка, оружие массового поражения и тактика. Я люблю эти «занятия» за их покой, уютное бормотание чтеца, за шелест дождя за окном. Я люблю оставаться с самим собой.

Я думаю о Ленке, которая бросила писать, о маме, которой трудно приходилось без отца с двумя детьми, а сейчас, когда Вадька ходит уже в десятый класс, она, работая на двух работах, шлёт мне посылки и денежные переводы.