Предатель. В горе и радости (СИ)

— Он ночью не работал, — отвечаю я Гордею тоже на повышенных тонах, прикидываясь дурой. — Я его немного поковыряла.

— Немного поковыряла?! — выглядывает из ванной комнаты мокры и разъяренный. — Да ты его на части раскурочила!

Вот теперь я выхожу из комнаты. Разбудить детей, позавтракать, и уехать на пару часов под каким-нибудь убедительным для свекрови предлогом.

Глава 23. Тошнит

— Гордей Вячеславович, — всхлипывает Лена, когда я вхожу в приемную.

Зареванная, опухшая и вся в черном. На похоронах секретарша отца очень много плакала. Сменила несколько платков.

Говорят, что секретарши либо отсасывают боссам, либо они в курсе всех его секретов. Либо одно, либо другое.

Я не думаю, что папа потрахивал Леночку. Вряд ли. Не тот он человек. И сейчас я не о благородстве его души говорю.

Не хочу сейчас думать, каким он был человеком.

— Я пришел поговорить, — закрываю дверь и щелкаю замком.

Выходит очень зловеще и мрачно.

— О чем? Меня теперь уволят?

— А есть за что?

— Теперь же все поменяется…

— И правда.

Шагаю к диванчику и плюхаюсь на него. Мог, конечно, зайти в кабинет отца, занять его стол, но что-то не тянет.

— Я должен знать, Лена, звонил ли ему кто-нибудь перед его смертью. Приходил ли, — закидываю ногу на ногу. — Может, он сам на какую-либо встречу ходил.

Я не могу понять, почему сегодня я проснулся с чувством, что мой отец был не тем, кем мы его видели и знали.

Это неправильно. Так не должно быть. Я обязан сохранить светлую память о нем и оставить его в могиле, но что-то не так.

И это “что-то не так” проснулось сегодня с диким похмельем. В тот момент, когда я хотел принять душ, а душевая лейка над моей головой буквально развалилась на части.

Она была явно разобрана и неумело собрана, судя по свежим царапинам и сколам. Я поинтересовался у Ляли, она ли этой ночью чудила, на что она огрызнулась: “Душ ночью не работал” и торопливо вышла из комнаты.

И в ней что-то поменялось. И дело не в моих подвигах.

Я учуял страх и стыд.

Что произошло ночью?

Я помню свой вопрос об Алле, потом Ляля заперлась в кабинете отца и затем этот взгляд, в котором больше не было скорби.

Что-то не так. С моим мертвым отцом и Лялей.

Нет, нет, нет. Не хочу об этом думать.

Может, нахуй все это? Он же умер, его закопали и пусть лежит под соусом “хороший отец, любящий муж и заботливый дедушка”.

Почему я сейчас почувствовал в нем такую явную угрозу? Он же действительно был хорошим семьянином.

Очень положительным человеком. Без изъяна. Не прикопаешься ни с одной стороны. И все его любили. Он был примером идеального мужика для женщин, друзей, родственников, подчиненных и для меня.

Только вот сейчас мне все это кажется лишь красивой картинкой, по которой я пытался строить свою жизнь, чтобы папу не разочаровать.

Если потеряешь Лялю, то второй такой женщины не найдешь.

Тебе повезло с Лялей.

Ляля такая умница и красавица. Настоящий цветочек.

Береги ее.

Я соглашался с ним, а сейчас понимаю, что меня все эти слова раздражали. Однако я давил в себе раздражение и даже агрессию, потому что… Потому что нет ничего плохого в том, что папа так любит невестку. Ляля же стала частью нашей семьи, и она, правда, замечательная женщина.

Он был частым гостем в нашем доме. Часто заезжал “по-пути” в те моменты, когда меня не было дома.

Чтобы увидеть внуков.

Внуков, ага.

Внуков.

Сжимаю кулак на подлокотнике.

Он мертв, и я не должен ковыряться в своих подозрениях. Мне противно. И было противно Ляле за закрытой дверью в кабинете, но почему? Что она там увидела, нашла, узнала?

И это давление от отца, что я должен носить идеальную Лялю на руках, пылинки сдувать было всегда в его словах и в отношении к ней.

И как не к месту я сейчас вспоминаю его шутку, которую он обронил.

“Я бы взял ее второй женой”

Я тогда знатно охуел с ложкой во рту, но все смазалось криками полугодовалой Яны, и папа сменил тему.

И сколько раз мне было сказано, что я счастливчик и при любых обстоятельствах это подчеркивалось, будто ко мне снизошла богиня.

Тошнит.

И в последние два года я наши встречи сократил и настаивал, чтобы отец прекратил лезть в нашу семью. То с цветами для Ляли, то с подарками для наших детей, то случайными набегами. И чувствовал себя говном, который непонятно почему несмело идет против отца. Он же хороший. Он же ничего плохого не делает. Он просто любит нас и хочет проводить с нами больше времени, а я против.

Против того, чтобы он сидел пил чай с Лялей в мое отсутствие, готовил ужины, беседовал по душам.

Был против, и никто не понимал этого. Я и сам не понимал, и вместе с моим тихим бунтом становился чужим в собственной семье, которая была лучиком света для стареющего отца.

Он был одержим нашей семьей? И наш брак с Лялей был для моего отца реализацией своих желаний, которым он не мог позволить осуществиться?

Он всегда говорил, что у него есть долг перед моей мамой и обязательства.

Зато ему никогда не нравилась Вера. И он откуда-то был в курсе, что я год назад принял ее в свою фирму после сложного развода.