Предатель. В горе и радости (СИ)

— Она у тебя любит припиздеть, — усмехается. — Очень пиздливая и лживая бабенка, которая тебе же скормила ту херобору, которой не было. Не сосался я с Верой ни на одной парковке, ясно?

— Зачем ей лгать?

— Ты меня спрашиваешь, Ляль? — вскидывает бровь. — Может, мой отец настолько решил пойти ва-банк, что через Аллочку толкнул мою измену, а ты ж у нас настолько гордая, что тебе хватит и клеветы, чтобы развестись.

— Но это была не клевета…

— Как удачно все сложилось, — смеется. — Но давай честно, Ляль, реально честно и без заигрываний, тебе бы хватило этого звонка, чтобы завести себя до грандиозного скандала. Ты уже в разговоре с Аллой все для себя решила. А потом бы появился мой отец, как рыцарь на белом коне… Весь такой понимающий, сочувствующий…

— Это уже… — я отступаю. — Я бы не была с ним… Что ты несешь?

— Это одно из предположений, — обходит стол и садится в кресло. — Но кто ж знает, может, он уже маразм начал ловить и решил, что жить-то ему уже не так много и надо менять жизнь. И, в принципе, оказался прав.

Откидывается назад и смотрит в потолок. Лезет в карман за сигаретами.

— Женился бы на Вере, то такого бы не произошло.

Он переводит на меня взгляд, и ему говорить не надо, чтобы я поняла, что я его заебала с тем, что скатываюсь и скатываюсь в тему с его интрижкой, а для меня это спасательный круг.

Я переключаю себя на Веру с Вячеслава, чтобы не поехать сейчас в запертом кабинете кукухой.

— Ладно, — сует сигарету в рот и подается вперед. Щелкает зажигалкой. — Конечно, найти причину всего этого в том, что я женился на тебе, это сильно, — затягивается, прищурившись на меня, — но да, с Верой бы этого всего не случилось. Не потому, что она умная или прозорливая. Нет. Она нагловатая дама, и еще дикая хамка, которая моего отца однажды прокатила на хуях. Она его терпеть не могла, Ляль. Это, сука, единственный человек, который послал моего отца отборным матом в пешее эротическое. В лицо. Глядя ему в глаза.

— Зато ты ей нравился, да? Ты был особенным для нее?

— До момента, когда заявилась на похороны, — Гордей выпускает дым изо рта колечками. — И, вероятно, это была маленькая женская месть, — скалится в улыбке. — погладить животик на похоронах моего любимого папочки перед тобой, глядя в твои глаза. И я ожидал что-то подобного, когда она явилась, и поэтому попросил выйти.

— Чтобы потом с ней сбросить стресс, да?

Я уже почти не думаю о свекре, о фотографиях, о ноутбуке и о том, что он мог со мной сделать. Я ухожу в ревность, обиду и гнев.

И, наверное, Гордей сейчас это понимает. Поэтому он не уходит от темы, позволяя мне зацепиться за Веру и его измену.

— Боюсь, что в тот момент у меня бы не встал, — коротко хмыкает.

— Так она бы очень постаралась, и получилась бы отличная месть тирану-отцу, — едко замечаю я. — И сучке-жене, которая недооценила самый настоящий алмаз. Ну, ладно я, но ты ведь о детях наших не подумал!

На секунду в мозгу вспыхивает острая мысль, что Гордей сейчас усмехнется и ехидно спросит “наших ли?”, но он вздыхает:

— С детьми у меня будет отдельный разговор, Ляль.

— О, скажешь, что это их мать виновата, что ты свой член в другую бабу пихал?!

— Я уж как-нибудь обойдусь без подробностей, что и в кого я пихал, — взгляда не отводит и выпускает дым из ноздрей. — И нет, постараюсь выражаться так, что ты у нас умница и красавица.

— Но ты так не считаешь?

Тушит окурок о столешницу с полным презрением к тому, кто раньше за этим столом сидел. Поднимает взгляд, молчит несколько секунд и усмехается:

— Логично же, что если я переключился на другую бабу, то ты оказалась у меня больше не на первом месте, Ляль. Если я, — смотрит прямо и пронизывающе, — взял и переступил границу, за которой мне больше не быть идеальным мужиком. И сделал я это, Ляль, легко.

Глава 31. Да мы тут сами

— Легко?

Мозг горит огнем, легкие плавятся от ярости, и мне уже все равно на ноутбук, на старого извращенца.

Отлично я отвлеклась от фотографий и возможного изнасилования, и как мастерски мне подыграл Гордей. Липкого страха больше нет.

В голове пульсирует болезненным узлом, что я больше не та женщина, с которой можно считаться и к которой надо относится с уважением.

И нет. Это не обида женщины, которая любила и была обманута мужем, а она на него положила жизнь.

Не ложила я жизнь на Гордея.

Из-под этой злобы выходит то, что отравляло меня все эти годы.

— Легко, да? А ты у нас сложности не любишь, — цежу я сквозь зубы. — Тебе было очень удобно в тени отца, потому что сам ничего из себя не представлял! Ты ничтожество!

Я выплевываю последние слова и сама в ужасе замолкаю.

Я даже свой голос, если честно, не узнала. В нем не ревность клокотала, а презрение и высокомерие.

И про ничтожество, между тем, было сказано без привязки к Вере. Это восприятие Гордея во мне было до Веры.

Обманутая женщина чувствует боль, жалость к себе, горькую обиду, а у меня выплеснулась фонтаном желчь, которую я долго копила.

Когда в мою душу упала первая капля вот этой незаметной неприязни и отчуждения к Гордею?

Я выходила замуж за него влюбленная и восторженная.