Предатель. В горе и радости (СИ)

Я вижу, что кричит о своем одиночестве, о том, что для него беседы оказались куда интимнее, чем физическая близость, и что в перекурах с Верой он искал вовлеченность в его растерянность и раздражение, но меня волнует, по сути, лишь то, что он не трахался на стороне.

Я раньше была скрыта от самой себя под выученными, одобряемыми и навязанными эмоциями, а теперь я обнажена сама перед собой, как никогда прежде.

Гордей кричит, выпускает на меня часть одиночества, а я дышу легче, потому что он не совал в Верочку член.

Не унизил грязью, но он ведь так отдалился от меня в этих разговорах с Верой. Он открывал ей душу, искал утешение, а я стою и меня волнует лишь факт физической близости.

Возможно, я сломалась, и просто сейчас не могу испытывать часть эмоций, которая помогла бы проникнуться к разъяренному Гордею, который все ищет и ищет в моих глазах что-то.

Может, того, чего давно нет?

Любви?

Я его не люблю.

Эта мысль пронзает меня жестоко и резко, и я физически ощущаю ее. Накатывает дрожь страха, сильная тошнота, головокружение и жар вместе с ознобом.

— Лиля?

Я отступаю.

Это все бессмысленно, если любви нет.

Да насрать мне на Аллу, на мертвого свекра и его ноутбук, если я не люблю Гордея.

— Лиля?

С нелюбовью Гордея я бы смирилась, а со своим пустым сердцем, с которым я жила последние годы, нет.

Меня покачивает, в глазах все расплывается и Гордей тащит меня к скамье у тротуара под фонарем.

— Лиля, — вглядывается в мои глаза через несколько секунд, а потом громким окриком обращается к охраннику у машины. — Воды принеси! В темпе!

— Я тебя… — шепчу я, — я тебя… я тебя…

Губы дрожат, слова глотаю. Реальность смазывается пеленой слез. Это признание будет подобно маленькой смерти, после которой придется долго воскрешать. И воскресну ли я?

— Что, Лиля? Я не могу расслышать.

— Не люблю, — я срываюсь в вой и прячу лицо в ладонях. — Я тебя не люблю… — слезы и всхлипы просто потоком вырываются. — Я тебя разлюбила.

Это так страшно и больно кого-то разлюбить. И потерять ниточку, которая раньше друг к другу притянула.

— Что за пиздец, — глухо говорит Гордей в замешательстве.

Глава 41. Какая же фигня

— Босс, а что происходит?

Меня так трясет, что я не могу попасть горлышком бутылки в губы. Проливаю воду, опять всхлипы и шёпот:

— Я не люблю тебя…

— Ну, ты же слышишь, — вздыхает Гордей, — мне тут в нелюбви признаются. Да так признаются, как не признавались в любви.

Поправляет на моих плечах пиджак, который начал сползать.

— Не трогай меня! — огрызаюсь на него.

Гордей медленно моргает, у медленно убирает руку с моего плеча. Судорожно дышу, трясусь.

— Выпей водички, — говорит он.

— Я не люблю тебя!

— Да слышал я уже, — скрещивает руки на груди. — Ты разлюбила и не знаешь, как теперь с этим жить. И, Вась, — обращается к охраннику, — уши не грей.

— Извиняюсь, — тот печально вздыхает и уходит.

— А что ты такой спокойный?! — возмущенно повышаю голос.

— А чего ты от меня ждешь?

— Твоя жена тебя не любит!

— Да я подозревал, — пожимает плечами. — Не любишь, хорошо, а ревешь-то ты так почему?

— Почему?! — охаю я. — Да ничего хуже нет для женщины разлюбить своего мужа! Вот и реву! Я жила в иллюзии! Я жила и не любила!

— Сейчас же ты все поняла, — Гордей не отводит взгляда и немного щурится. — Ты освобождена от иллюзии.

Опять всхлипываю.

Хочу прикопаться к Гордею с претензиями, какого черта ему все равно, что я его не люблю, но если это так, то он больше не должен злить меня или раздражать.

Смотрим друг на друга.

Я тут, значит, поняла страшную правду о себе, а в глазах Гордея только усталость, но нет возмущения или удивления.

— А с Верой ты меня, что ли, разыграл? — я цепляюсь к старой доброй мымре с большими сиськами.

— Прийти на поминки и устроить цирк — это ее решение, — пожимает с хрустом разминает шею. — Но это ничего не меняет. Розыгрыш, не розыгрыш, но меня все равно не было с тобой эти два месяца. Не хотел возвращаться домой, видеть тебя, находится рядом.

— А я не хотела, чтобы ты возвращался.

— Но дежурные поцелуйчики в щеку я получал.

— Потому что так принято встречать мужа, — усмехаюсь я, — и было очень важно, чтобы это видели дети.

Я делаю глоток воды и смотрю на клумбу с петуньями:

— А раньше ты меня хватал, зажимал в углу и говорил на ухо, что сожрешь меня.

— Было дело, да, — отстраненно отзывает Гордей.

— Я визжала и смеялась.

Сминаю бутылку в пальцах, пластик щелкает, вода вытекает из горлышка.

— Как же так вышло?

Гордей забирает бутылку и крышечку. Я поднимаю взгляд.

— Ты тогда не был для меня неудачником.

Молча прикладывает горлышко к губам и немного запрокидывает голову.

Мужчины ненавидят женщин лишь за их неуважение, и его же они не прощают.

И будет бессмысленно теперь говорить Гордею, что, сидя сейчас на скамье перед ним, я тоже не чувствую того мерзкого снисходительного раздражения, которое было со мной в последнее время.

— О, кажется, это Алла, — Гордей вытирает губы, прищурившись куда-то вдаль. — Да, это она.

Разлюбить мужчину, от которого в юности подкашивались коленки.

— Так, она меня увидела, — вещает Гордей.