Предательство Тристана

Они лежали на узкой кровати в мрачной незнакомой квартире. Оба были липкими от пота, дыхание у обоих постепенно успокаивалось. Светлана уткнулась лицом в подушку, а Стивен смотрел на трещины в штукатурке на потолке. Их любовные ласки принесли ему ощущение физического облегчения, но эмоциональной тяжести не сняли. Он был все так же напряжен, возможно, даже еще сильнее; чувство вины разрывало ему грудь, отдавалось кислятиной в горле. Лана занималась любовью со своей обычной страстностью, закрыв глаза, откинув голову. Он спросил себя, могло ли это хоть на несколько минут оградить ее от ужасов и тягот жизни? Он не хотел сделать или сказать что-нибудь, что могло бы разрушить тот краткий миг блаженной безмятежности, которой она могла сейчас наслаждаться. И так то, что он делал с ней – обманывал ее, – было достаточно плохо.

Через несколько минут она повернулась к Стивену. Он сразу заметил, что напряжение так и не покинуло ее.

– Ты понимаешь… я говорю о моем… надзирателе, я часто так его называю.

– О том, с которым ты познакомила меня на даче? Который повсюду ходит за тобой?

Она кивнула.

– Ты, кажется, нашла с ним общий язык. Или есть еще что-то такое, чего я снова не понимаю?

– Да, может показаться, что я нашла с ним общий язык. Но я боюсь его, боюсь того, что он может сделать со мной. Ты понимаешь, что он может сделать, что они

могут сделать, если решат, что я встречаюсь с агентом американской разведки?

– Конечно, – сказал Меткалф, прикасаясь к ее разгоряченному лицу, к нежной шелковистой коже кончиками пальцев.

– Я сама удивляюсь. Москва очень не похожа на ту, какой она была, когда мы встретились в первый раз. Ты даже представить себе не можешь те чистки, которые мы пережили за несколько последних лет. Никто не может поверить в этот кошмар! Ни один человек, не живший здесь как простой русский, и даже мы не могли до конца поверить тому, что случилось.

– И это еще не закончилось, да?

– Никто не знает. Теперь, кажется, стало чуть поспокойнее, чем было два года назад, но никто ничего не знает. Это так ужасно – ничего не знать. Не знать, когда стучат в дверь, не из НКВД ли это пришли, чтобы забрать тебя. Не знать, когда звонит телефон, не сообщат ли тебе очередную ужасную новость. Люди просто исчезали без каких-то объяснений, и их родственники боялись рассказывать кому-либо о постигшей их беде. Когда кого-нибудь забирали, отправляли в лагеря или казнили, люди начинали избегать их близких. Мы все вели себя так, словно родственники жертв больны заразной болезнью и мы могли от них заразиться! Арест в семействе – это как тифозная лихорадка, как проказа: от этих людей нужно держаться подальше! И еще нам все время говорят, что нужно остерегаться иностранцев, потому что капиталисты – шпионы. Я уже говорила тебе о моей подружке-балерине, которая завела слишком тесную дружбу с иностранцем. Знаешь, что нам говорят? Чем она теперь занимается, эта красивая и талантливая девочка? Она сидит в лагере под Томском и каждый день должна ломом разбивать экскременты в замерзших уборных.

– Невиновность ни от чего не защищает.

– А знаешь, что говорят власти, если, конечно, удается заставить их говорить с тобой? Они говорят: ну разумеется, будут невинные жертвы, ну и что из того? Лес рубят – щепки летят.

Меткалф закрыл глаза и обнял Светлану.

– Нашего соседа – у него была беременная жена – арестовали, никто не знает, почему. Его заключили в Бутырскую тюрьму, обвинили в преступлениях против государства и требовали, чтобы он подписал лживое признание. Но он отказался. Сказал, что он ни в чем не виновен. Тогда в допросную камеру привели его жену, его беременную жену. Двое держали его, а двое других бросили его жену на пол и принялись бить ее и пинать ногами, и она кричала и кричала, и он кричал и умолял, чтобы они прекратили, но они не слушали. – Лана судорожно сглотнула. По ее лицу струились слезы, оставляя на подушке мокрые пятна. – И она родила – прямо тогда, прямо там. Мертворожденного. Мертвого.

– Господи, Лана, – проронил Меткалф. – Прошу тебя…

– Так вот, мой Стива, если ты пытаешься понять, почему я изменилась, почему я кажусь такой печальной, то ты должен знать об этом. Пока ты путешествовал по свету и разглядывал женщин, я жила в этом вот мире. Вот почему я должна быть настолько осторожна.

– Я позабочусь о тебе, – сказал Меткалф. – Я помогу тебе. – А сам подумал: что же я с ней делаю?

21

Он болтал по своей привычке о мелких раздражительных происшествиях, случившихся у него на службе, о завистливых коллегах, о секретарше, постоянно опаздывавшей и оправдывавшейся плохой работой общественного транспорта в Москве, хотя сама жила за два квартала от посольства. У всех этих утомительных, унылых, однообразных жалоб было только одно общее: ни один из этих жалких людишек не ценил его величия. Фон Шюсслер никогда не разглашал тайн. Или он был более осторожен, чем думала о нем Светлана, или, что казалось ей более вероятным, просто не думал ни о чем, что не имело отношения к его ослепительному величию.