Предел терпения

Воспоминания... Моя девочка сидит на диване и смотрит на меня с обидой. Глупая ссора, из числа тех, причины которых настолько несущественны, что сразу забываются. Я чувствую себя виноватым, хочу извиниться, но не могу подобрать слова. И вдруг меня осеняет. Подхожу к музыкальному центру, вставляю диск, и из динамиков вырываются звуки электрогитары и голос Сергея Мазаева. Я подхожу к жене, беру за руку и поднимаю. Она сопротивляется, но неохотно - мы влюблены. Прижимаю ее к себе, пышные волосы щекочут лицо, нежные руки обнимают меня. Я склоняюсь к ее уху и начинаю вполголоса подпевать.

Я люблю тебя до слез,

Каждый вздох как в первый раз...

Пальцы соскользнули со струн, гитара со звоном упала на пол, а из глаз хлынули спасительные, отгоняющие безумие, слезы...

Глава пятая.

"Винторез" в руках словно игрушка. И вес на удивление небольшой: с оптикой и патронами чуть больше трёх килограмм, и размеры по сравнению с СВД - что твой пистолет. Дальность, правда, всего четыреста метров, с ночником не более трёх сотен, но мне больше и не надо - не профессионалу хотя бы на сто пятьдесят попасть. Хотя Марат обещал, что из этой "игрушки" и ребёнок всадит пулю в цель не напрягаясь, я реально оценивал свои силы.

Жду. Тёлка появится не раньше, чем через час, и это в лучшем случае. Красоту наводит, сука, тяжело поддерживать вид восемнадцатилетней, когда сыну скоро шестнадцать, но ей это удаётся. Ботекс, крема, подтяжки, вшивание нитей - идут в ход все достижения современной пластики. За один визит в клинику эта грузинская подстилка тратит больше, чем большинство из нас за год на еду. И ничего. Не мучают её угрызения совести при виде голодных, оборванных детей, стайками носящихся по улицам, при виде стариков, копошащихся в помойках, в поисках пустых бутылок. Не ёкнет сердце, когда по телевизору, уже в который раз, правда мимоходом, упомянут об очередной женщине, утопившейся или сбросившейся с балкона потому, что нет больше сил смотреть в глаза голодным детям. А так хоть пенсия по потере кормильца полагается. Деньги небольшие, но всё же, всё же...

Нет, не ёкнет. Мадам, какие-то четверть века назад обитающая в Мухосранске, ухватила удачу за хвост и моментально забыла, что ещё совсем недавно ничем не отличалась от того "быдла", что встречается на каждом шагу. Забыла голодное детство, забулдыгу отца, преждевременно постаревшую мать. Забыла, что когда-то была человеком, превратившись в бездушную тварь, считающую, что весь мир, или хотя бы его часть, принадлежит ей.

Я злюсь? Нет. Ненавижу? Да. Я ненавижу её за то, что она живёт много лучше, чем когда-то довелось моей жене, как и сотням тысяч других женщин. Ненавижу за то, что если она и бросит бумажку сгорбленной старухе, сидящей на паперти, то сделает это с видом настолько царственным, что у окружающих возникает желание снять шапки и покорно, с усердием, бить челом, приветствуя королеву. Ненавижу потому, что она даже не задумывается, сколько судеб сломал её муж, чтобы она могла жить так, как ей заблагорассудится. Да, я ненавижу. И через несколько минут накажу. Её и других, подобных ей.

Почему, ПОЧЕМУ некоторым позволено больше, чем другим? За какие заслуги? Только за то, что сумела вовремя раздвинуть до хруста ноги перед нужным человеком? А как быть остальным, для которых немыслим секс без любви, которые до сих пор верят в высокое, вечное? Для которых избитая фраза: "С милым и рай в шалаше", ещё не потеряла своего очарования и романтики? Влачить жалкое существование, попутно обеспечивая сытую, довольную жизнь таких, как госпожа Горгелидзе? До каких пор будет существовать это рабский порядок вещей?

Я отпустил взгляд на лежащую передо мной фотографию. Жанка, Жанка. Купишь ей лифчик или трусики и у неё уже глазки блестят, а если платье, то счастью нет предела. И хотя ворчит беззлобно, что денег и так не хватает, не до обновок сейчас, но все равно вижу, что приятно, приятно. Наденет, повернётся перед зеркалом и так, и этак, наклонится, примет эффектную позу. В восторге повиснет на шее, поцелует, прошепчет, что я самый лучший, что она не понимает, как могли девчонки не замечать такое сокровище, которое было рядом, протяни руку и возьми. Но теперь я её и только её и она меня никому не отдаст. Не отдала, своей смертью привязав так, что уже не вырваться, даже если бы захотел. А я не хочу.

Но в момент её восторгов я счастлив. Как же мало ей надо, чтобы почувствовать себя самой любимой, самой желанной, самой нужной. Да и меня, если честно, этот блеск в глазах словно окрыляет - я готов взмыть вверх, достать хоть луну с неба, лишь бы он поселился там навсегда, но быт пудовым якорем прижимает к земле. И ощущение собственного бессилия, никчёмности, неспособности дать жене то, что она заслуживает, давит, словно пресс, расплющивает в амёбу. А осознание того, что я совсем не так хорош, как она считает, и никогда таким не стану, несмотря на все потуги, сжигает крылья адским пламенем, рвёт душу на части и вновь окунает в безнадёгу.