Предел тщетности

Однажды, будучи дежурным, он пришел после уроков в класс географии, чтобы убрать мусор из парт, привести в порядок карты и другие наглядные пособия. Название мухи, которая его тогда укусила, осталось покрыто мраком, но последствия укуса оказались катастрофическими. Как все произошло на самом деле, никто до сих пор не знает, ибо сам творец безобразия не желал никого посвящать в подробности. Расположить последовательность действий в строгой очередности помогла народная молва из уст в уста передававшая события того злополучного вечера. Итак. Петька долго смотрел на стол географички, потом снял с него толстое сантиметровое стекло, смахнул листки, вскочил на столешницу, снял портки и сходил, как говорится, по большому. При этом он забыл закрыть дверь, которая в самый ответственный момент отворилась. Далее история с географией трактуется по разному — то ли неизвестный был так очарован открывшейся перед ним живописной картиной, что сразу же решил присоседиться к бесчинству, то ли.

Петька угрозами заставил его повторить свой путь. В итоге они вдвоем подняли стекло и аккуратно накрыли им теперь уже две кучи.

Скандал вышел страшный, географичка слегла, Петьку вычислили мгновенно, да он и не отпирался. Его попеременно таскали то на педсовет, то к завучу, то к директору, несколько раз вызывали родителей в школу, хотели отчислить, но не отчислили. Христианским всепрощением советская педагогическая мысль никогда не страдала, скорее всего, чашу весов в пользу такого решения склонило доброе имя школы, которое не захотели марать из-за одного негодяя. Петьке объявили последнее китайское предупреждение, он ходил по школе гоголем, показывая всем желающим выпоротую родителями жопу. Имя соучастника он так и не назвал ни на многочисленных допросах преподавательским составом, ни при расспросах друзей. Географичку наградили грамотой, путевкой в Крым и выполнили ее единственное требование — она категорически не желала видеть улыбающуюся рожу Петьки во время уроков. Так он попал в наш класс, у нас географию вел другой учитель.

При близком каждодневном общении очень быстро выяснилось, что помимо сияющей морды, Петька являлся владельцем хорошо подвешенного языка и как следствие патологическим лжецом, лжецом не из той породы, что врут в оправдание или ради выгоды, и не ординарным брехлом низкого пошиба, упаси боже. Петруччо врал просто так, для удовольствия, витиевато, порой с замысловатыми сюжетными ходами, множеством действующих лиц, добавляя в обман столько мельчайших подробностей, что будь его лицо чуточку серьезней, то большую часть выдуманных историй вполне бы приняли за правду. Если задуматься, Петька скорее импровизировал на заданную тему, то есть хоть и обманывал, но всем своим видом показывал, что врет откровенно, не скрываясь, ничуть не смущаясь, радостно, весело, как выпускают птиц из клетки и в этом была какая-то парадоксальная правда. Он не вызывал равнодушия, его любили и ненавидели, причем в обоих диаметральных проявлениях чувств обязательно присутствовала неистовость — ненавидели люто, но и любили до обожания. Такое разделение окружающих на два четко очерченных клана, никоим образом не было связано ни с возрастом, ни с характером, ни с полом, угадать заранее, как на Петьку отреагирует твой ближайший знакомый, не представлялось возможным. Казалось, Петруччо появился на свет, чтобы явить миру свою улыбку, откровенно наслаждаясь жизнью. Он улыбался всегда, однажды в походе я специально подполз ночью в его спальнику и приподнял капюшон, чтобы в очередной раз убедиться, что мой друг и во сне находится в состоянии блаженства.

Ненавистники считали его улыбку дьявольской усмешкой, несколько раз пытались бить, но в последний момент именно она и останавливала экзекуцию — противники понимали спинным мозгом, что Петька в драке, улыбаясь, пойдет до конца, не убивать же придурка, в самом деле? Тем более, что повод был, как обычно, пустяшный.

После школы Петруччо опять выкинул фортель, всех озадачивший — поступил в Педагогический Институт, хотя в школе учился хорошо и мог претендовать на учебу в более престижном заведении. Петька объяснял свой выбор попыткой таким макаром искупить вину за конфуз с географичкой — эдакая разновидность схимны — но ключик к ответу лежал в другом кармане. Ему было лень готовиться к экзаменам, неохота зубрить билеты и он просвистел почти все лето, упиваясь отдыхом после десятилетней отсидки в каземате средней школы. Он сдал экзамены на одни трояки и был успешно зачислен на первый курс по гендерному признаку, институт считался кузницей невест, юношам всегда горел зеленый свет из-за их крайней малочисленности в безбрежном море абитуриенток.

— Я не завидую его будущим ученикам, — сказала тогда Танька и ошиблась.