Предназначение: Повесть о Людвике Варыньском

— Теперь очевидно, что Варыньским был выбран неправильный курс на создание рабочей партии в том смысле, что она должна была преимущественно состоять из рабочих, — сказал Куницкий. — Я ставлю вопрос по-иному: партия для рабочих, а не из рабочих. Кадровая партия интеллигентов, защищающая интересы пролетариата. Но этих интеллигентов нет! Варыньский в свое время разошелся с Пухевичем, имевшим влияние на интеллигенцию, разругался с Крусиньским, к которому прислушивались студенты, в результате теперь интеллигентов в партии можно по пальцам пересчитать! Некому написать статью, воззвание! Я имею, кроме Дембского, двух бывших гимназистов по кличке Михалек и Стожек — очень преданные и деловые юноши. Есть еще агенты Центрального комитета в Згеже, Белостоке. Несколько бывших студентов в «Боевой дружине» и «Красном Кресте». И все! Приходится привлекать сочувствующих партии либералов…

Он вспомнил о Петре Васильевиче Бардовском с некоторой виною: пожалуй, зря он назвал его «либералом». Впрочем, Лопатин Бардовского не знает…

— У меня есть русский мировой судья, ему под сорок, сторонник республики, конституционалист… Очень активно нам помогает в последнее время. И его жена тоже.

— Коронный мировой судья? — удивился Лопатин.

— Вот именно. Прекрасной души человек, мы у него как дома. Собирает для нас средства среди офицеров в Модлине. Недавно написал по моей просьбе «Воззвание к военным», мы собираемся его печатать листовкой…

Лопатин только головой покрутил.

Далее Стах, не называя фамилий, рассказал о своем резерве — деятелях, которых он собирается привлечь к работе, кооптировав в ЦК, ежели они приедут в Варшаву. Среди них были Людвик Янович, с которым он познакомился только что в Париже, и Зофья Дзянковская из Киева, помощница Варыньского еще по «делу 137-ми»…

— Все это прекрасно, — сказал Лопатин. — Но что же получается? Партия заговора?

— А что вы можете еще предложить в русских условиях? — парировал Стах. — Любая попытка массовости тут же влечет провалы. Провокаторы плодятся, как… — он не сразу подобрал нужное сравнение. — Как зайцы!

— Зайцы? — Лопатин поднял бровь.

Стах смешался; не станешь же объяснять, что сыграл нелепую шутку польский язык: «предатели» по-польски — «здрайцы», чисто звуковой перенос!

— Как кролики, — поправился он. — Но мы не намерены этого терпеть. В самом скором времени мы начнем расправу над ними. Здесь мы должны быть беспощадны!

Лопатин уклонился от разговора о терроре. Как видно, его интересовало другое.

— Ну, а скажите, Станислав Чеславович, на что вы рассчитываете, создавая партию заговора? Расчет Варыньского на создание массовой рабочей партии — верен он или нет — мне понятен. Такая партия со временем может взять в руки государственную власть. А к чему может привести тактика бланкизма?

— К тому же, — быстро ответил Стах.

— Каким путем?

— Путем устранения реакционных деятелей и замены их прогрессивными.

— Ждите… — сказал Лопатин. — Что-то не видно, чтобы нынешний Александр был прогрессивнее своего отца.

— А ежели помочь установить нужного деятеля, Герман Александрович? — вкрадчиво проговорил Куницкий.

— То есть как? — не понял Лопатин.

— Вы «Конрада Валленрода» читали? — вместо ответа спросил Стах.

— Мицкевича? Читывал…

— Я не раз думал, почему именно польский гений смог родить поэму о Валленроде? Русскому бы в голову не пришло, уверяю вас! Поляк с детства воспитан в сознании, что он окружен враждебными и могущественными силами, с которыми бесполезно бороться открыто. Тогда на ум приходят другие возможности: хитрость, изворотливость, даже предательство… Может ли недостойная тактика привести к достойным результатам?

— Нет, — отрезал Лопатин.

— Погодите, Герман Александрович! Мицкевич показал, что может. Перед Конрадом преклоняешься, это человек идеи, готовый пожертвовать даже добрым именем ради нее. Жизнью жертвовать легче, чем добрым именем, как вы находите?

— Тут вы правы, — согласился Лопатин.

Ободренный Стах, чувствуя прилив вдохновения, начал говорить. Эти мысли давно не давали ему покоя, с тех пор, как узнал об истинном лице Дегаева, вплоть до вчерашнего дня, когда услышал от него: «Запомни… Я гений!» Была в этой фантазии Куницкого некая извращенная красота, так что Герман Александрович поначалу слушал со вниманием и живостью, но постепенно лицо его мрачнело, он уткнул нос в бороду и шел рядом со Стахом, не взглядывая на него, а уперев глаза в каменные плиты набережной. Он молчал, а Куницкий, почти забыв о собеседнике, говорил о сокровенном — о тех средствах, что, быть может, будут оправданы ослепительной, высокой целью…