Об этом я не преминула спросить соседа, толкнув в бок. Вернее, спросила завуалированно.
— Петь, скажи, как люди умудряются вбахивать мощные заклинания, а потом блещут талантами на лабораторках и практичках?
Парень почесал затылок.
— Здесь, кроме накопленных знаний, важны врожденные умения. Они обычно передаются от родителей. Если те — потомственные висораты, и к тому же сильные, то у ребенка будет огромный потенциал. — Он снова покраснел. — Как правило, кладезь силы переходит в старинных родах и древних кланах по наследству.
Я помрачнела. Стало быть, за Мелёшиным стояли плотной стеной тени его могущественных предков: колдунов, магов, ведьм. И хотя эти термины преданы анафеме и давно вышли из употребления, будучи замененными обезличенным "висораты", кровь далеких родственников играла в Мэле, позволяя ему черпать силы из генетической памяти. Теперь понятно, почему он дрессировал меня два часа подряд, не испытывая дискомфорта.
— Петь, а ты тоже потомственный… ну, висорат? — спросила шепотом у парня. Бабетта Самуиловна поглядывала на нас с возмущенным раздражением.
Он скромно потупил глаза:
— Да какой из меня потомственный? Есть маленько, и то ладно.
Какой же все-таки стеснительный! И не хвастливый притом. Тут меня осенило.
— Петь, а на чем ты специализируешься? Ты же на внутреннем учишься.
— Проектирую воздушные, морские и подземные суда, — ответил он неохотно. — Скучно и неинтересно.
— Почему неинтересно? Наоборот! Разве бывают подземные суда? Обязательно расскажешь о них.
— Правда? — Парень обрадовался и повеселел. — Я думал, девушкам не нравится слушать о технике.
— Зря ты так думаешь. Трепещу от предвкушения!
— Ладно, — улыбнулся он широко. — Еще в свободное время я работаю в институтской кузне.
— Вот это да! — Моему восторгу не было предела. — Петя! Ты такой! Разносторонний — вот какой!
Парень, видимо, не рассчитывавший на мой энтузиазм, смущенно улыбался.
— Хочешь, как-нибудь покажу?
— Конечно, хочу. Очень!
— Молодые люди! — воскликнула библиотекарша. — Или занимайтесь, или попрошу из зала.
Я обернулась по сторонам. Это она к кому обратилась? Все головы повернулись в нашу сторону.
— Петь, мне сейчас надо бежать, а завтра занесу ватман, и если хочешь, договоримся о кузне. Неужели, ты, правда, как кузнец бьешь по наковальне?
— Правда, — заверил Петя.
Бабетта Самуиловна проводила меня таким взглядом, словно я кровно обидела ее и библиотеку в придачу.
На консультацию к Альрику наше высочество не пошло. Из принципа. Должны же быть какие-то принципы у полностью беспросветной крыски?
Рядом с Петей я ощутила себя полнейшим ничтожеством. Печально поглядела на свои руки. И вовсе не пальчики на них, а настоящие грабли, кривые и неумелые. Таким граблям нипочем разные рисуночки в виде колечек. Цепочка практически стерлась даже при внимательном рассматривании. Скоро и она исчезнет, потому что ей стыдно красоваться на ничего не могущих конечностях.
Взгрустнув, я пошла в общежитие.
Подмораживало, под ногами похрустывал снег. Пока я добежала до швабровки, нос успел прихватиться.
Комната, неубранная с утра, производила неприятное впечатление. Пришлось пересилить себя и начать уборку, усложнявшуюся тем, что приходилось орудовать левой рукой, а правую беречь.
Подметая, я не могла отделаться от мысли, что в мое отсутствие кто-то побывал в комнатушке. Вроде бы вещи находились там, где их оставила: расческа брошена на кровать, флакончик из-под духов подкатился к складному стаканчику на столе, смятое одеяло сдвинуто к стене. Тем не менее, меня не покидало ощущение, что предметы располагались не совсем так, как раньше: молоток лежал у рамы, а не с краю подоконника, складной стаканчик сложился на треть, и вообще, в комнате неуловимо пахло кожей и кремом для обуви.
Я бросилась к тумбочке. Вещи лежали на своих местах, и все равно казалось, что по ним шарили грубые мужские руки, и некто посмеивался над спящими мишками на трусиках.
Сев на кровати, я принялась обгрызать ногти, задумавшись. Кто бы это ни был, он ничего не взял. Приходили явно не для того, чтобы украсть. А для чего? Чтобы проверить? Обследовать? Найти? Но что?
Фляжку! — осенило меня. Бросившись к сумке, я извлекла ее на свет божий. Она по-прежнему тяжелила руку, коньяк по-прежнему омывал ее внутренности. На обеих сторонах чеканное изображение повторялось: мужчина в старинной одежде пронзал копьем свернувшегося толстыми кольцами питона, из зубастой пасти которого высовывался длинный раздвоенный язык.