Председатель (СИ)

— Всю Европу проехали, как и договаривались, — начала Маша. — Про Восточный блок, как нас называют, даже говорить не буду — принимали на “ура!”. В Скандинавии очень хорошо, в Англии хорошо, а вот во Франции тяжело…

— Почему?

— Там Актион Франкиз… — окнул писатель, но его тут же поправила Андреева:

— Аксьон Франсез, иначе не поймут.

— Ничего, Машенька, как-нибудь разберемся.

— Так вот, во Франции эта самая Аксьон нам палки в колеса ставила — пытались срывать встречи, даже драки устраивали… — Горький говорил обстоятельно, неторопливо, будто проговаривая внутри себя и только потом выдавая вслух.

— А что полиция?

— Никого не смогли найти.

— И как же вы сумели все провести?

— Обратились в профсоюзы, к интернационалистам, они прислали охрану. И даже нашли тех, кого полиция не смогла.

За спиной Горького в щелке двери заблестели любопытные глаза, я махнул дочкам рукой. Алексей Максимович и Маша порадовались как те выросли, но тут в оставленную открытой дверь вбежал полуторогодовалый Мишка, за которым гнался Ванька. Мишка своим детским чутьем сразу определил самое безопасное место и полез на колени к Горькому. И вместо человека-глыбы, матерого человечища тут же появился просто большой и добрый дядя, который с удовольствием играл с ребенком. Маша Андреева едва успела подозвать к себе Машу Скамову, как заполошно появилась Ольга:

— Ой, простите, Мишка убежал, мешает вам…

Впечатление она производила на мужчин сногсшибательное, не стал исключением и пролетарский писатель. Пока детей сгребали в кучу и понемногу выставляли в сторону детской, Алексей Максимович не сводил с нее глаз и даже получил тычок локтем под ребра от Андреевой. А Ольга при виде живого классика, похоже, прониклась даже больше, чем когда осознала, кто Митин отец.

— Да-а, Михал Дмитрич, экий молодец у тебя вырос, такую жену сыскал! — подивился Горький, оглаживая усы.

Что да, то да. Что малая, скамовская семья, что большая, с Ивановыми и Жекулиными, со всеми, жившими вместе, никогда меня не огорчала. Может, это и есть наивысшее счастье…

— А на обратной дороге через Питер проехали. Так я скажу тебе, Миша, что отличная молодежь растет. Я там с одной писательской компанией пообщался — прекрасные ребята, надо бы их к хорошему делу пристроить, а то пока случайными заработками в газетах перебиваются.

— Давай фамилии, подумаем.

Маша тут же вытащила из сумочки блокнот, черкнула несколько строк, оторвала листок и передала мне. Валентин Каверин, Михаил Зощенко, Константин Федин, Всеволод Иванов… да, этим безусловно надо помочь.

— А что же сам не поддержишь?

— Я чем мог, посодействовал, теперь твоя очередь. Тем более, что я могу только поддержать в трудный момент, а ты — определить в место, где такие ребята нужны.

— Например?

— Дело писателя не только показывать, но и перестраивать мир! Мало ли у нас мест, про которые нужно рассказать всем — вот, смотрите, мы строим новое! Вот новый завод! Вот новый человек!

— Ладно-ладно, только руками не размахивай, — улыбнулся я и Маша взяла Горького за его лапищу.

— А из Англии к тебе просьба, Миша. Тамошний писатель, ты наверное знаешь, Херберт Уэлс…

Еще бы не знать. Машина времени, инопланетное вторжение, параллельные миры, разве что о попаданцах он не писал, этим у нас Марк Твен отметился.

— … так вот, он хотел бы приехать в Москву и поговорить с тобой.

— Так за чем дело стало? Пусть едет, у нас свободная страна.

— Побаивается. Но я передам, а ты уж прими его тогда, договорились?

— Договорились.

Уэллс появился у меня дома буквально через две недели, он был в поездке по Швеции и сразу, как получил сообщение от Горького, сел на пароход в Петроград, а оттуда на поезд в Москву. Чуть рыжеватые волосы на косой пробор, усы а-ля доктор Ватсон, хороший твидовый костюм… Я с удовольствием отметил, что носил он не крахмальный стоячий воротничок, а более привычную мне рубашку с отложным. И часы, наручные, а не луковицу на цепочке. Все-таки фантаст, устремлен в будущее.

После взаимных представлений и восторгов, Уэллс сразу перешел к делу:

— Мистер Скаммо, я несколько дней назад получил прелюбопытный документ, — с этими словами он подал мне пачку машинописных листов, — и просил бы, по возможности прокомментировать некоторые упомянутые пункты.

— Что это? Отчет из американского Сената?

— Это стенограмма выступления Катерины Брешковской перед комиссией Сената.

— О господи…

— Вы ее знаете?

— Еще бы! Екатерина Константиновна — мой самый непримиримый критик.

— То есть вы считаете, что она будет предвзята?

— Разумеется. Тем интереснее сравнить наши взгляды.

Ну что же, начнем. Комиссия, сенаторы Юмс, Овермен, Нельсон, Стерлинг.

— Скажите, функционируют ли сейчас школы в какой-либо части России?