Предсказание будущего

Вырубов взял две кружки пива и пристроился у окна. Он выпил первую кружку, принялся за вторую, и вдруг — точно на него набежала тень. Вырубов поднял глаза: напротив, то есть не то чтобы напротив, а немного наискосок, пил пиво маленький старикашка. У этого старикашки было хитрое, даже гаденькое лицо со съеденными губами, а глаза его смотрели так злорадно, нехорошо, как если бы ему была известна какая-то страшная вырубовская тайна. Было в этом старикашке нечто каверзное, коварное.

— Вам чего? — спросил его Вырубов и поперхнулся.

— Мне? — переспросил старикашка. — Да ничего… Я говорю, пиво сегодня некачественное, не пиво, а чепуха.

— Пожалуй, — согласился Вырубов, посмотрев в свою кружку.

— Зато какой вечер бог послал, — прибавил старикашка и как-то затейливо улыбнулся. — Жить хочется…

Вырубов на это ничего не сказал, так как ему неожиданно пришло в голову, что этим вечером с ним непременно стрясется какая-нибудь беда. Затем явилась другая угнетающая мысль: он подумал, что когда-то, давным-давно, этот старикашка уже пил с ним пиво и слово в слово говорил то же, что и теперь. В заключение его посетило одно неприятное чувство — так сказать, чувство изменчивости объемов, которое посещает людей во снах, предшествующих простудным заболеваниям.

— Вечер-то хорош, — продолжал тем временем старикашка, — да безобразий сегодня не оберешься. Томится народ в такие-то вечера, на подвиги его тянет, на незабвенное..

На эти слова Вырубов также не отозвался. И вот почему: ему вдруг пришло на ум, что этот старикашка — весьма подозрительный старикашка, и даже вовсе не старикашка, а то, что в народе издавна подразумевают под загадочным словом «бес». Вырубов даже принюхался, не потягивает ли от него серой, и точно: от старикашки тянуло серой.

— …Но странная, знаете ли, вещь! — продолжал тем временем старикашка. — Никакая истина до тех пор не истина, покуда ее не выведешь в трех томах. Будь то хоть всем истинам истина, обязательно надо три тома написать, где на пятистах страницах будет излагаться, что белое — это вовсе не белое, а какое-то совсем даже иное, и почему оно не белое, а иное, и только на пятьсот первой странице будет запечатлена истина: это белое, это черное. Иначе народ в эту истину не поверит. А ведь если бы люди умели принимать правду без доказательств, вся мировая литература уместилась бы на фасаде гостиницы «Метрополь».

— Чур меня! — сказал Вырубов.

Старикашка посмотрел на него продолжительно и как-то проникновенно.

— Между прочим, — заметил он, — вы, батенька, не в себе.

В ответ на это Вырубов тихо запел вступление к «Иоланте».

2

Ничем так не богато наше время, как неожиданностями. Жил себе человек в районе Заставы Ильича, только ближе к Андроньевскому монастырю, носил пестрые рубашки и полосатые галстуки, служил в учреждении, где полторы тысячи работников занимались научной организацией делопроизводства, имел отличную квартиру, жену, двух дочерей и даже происходил не из тех Вырубовых, которые Отечеству дали целую плеяду морских офицеров, а из елецких Вырубовых, которые переехали в Москву после реформы 1861 года и неподалеку от Рогожского кладбища отгрохали целую слободу, — то есть, кажется, ничто не предвещало того прискорбного превращения, которое случилось с Вырубовым вечером 14 апреля…

Нет, все-таки предвещало. Незадолго до этого дня на Вырубова раза два или три сваливалось одно престранное чувство: вдруг ему становилось как-то светло-светло, точно внутри него зажигалась стосвечовая лампочка, потом останавливалось дыхание, потом в переносице набухала радостная слеза — и вдруг ему являлся призрак какой-то абсолютной идеи, которая не оставляла места недоумениям и последней болячке давала роль. Следовательно, полной неожиданностью эту метаморфозу не назовешь.

Вечером 15 апреля за Вырубовым приехали. Его долго возили из одного места в другое, заставляя разговаривать с какими-то вкрадчивыми людьми, а ближе к вечеру он оказался в больнице, находившейся, по-видимому, у черта на куличках, поскольку Вырубов мучительно не узнавал местности, в которую его предательски завезли. По соседней улице проходила трамвайная линия, на ближайшем углу была фабрика-кухня, а напротив — стена неизвестного монастыря, хотя, может быть, отнюдь и не монастыря.