Предсказание будущего

Поместили его в санаторное отделение; оно занимало большой мрачный дом в самом дальнем углу больничной территории, стоявший особняком и производивший даже более угрюмое впечатление, чем корпуса, в которых держали буйных. Мужская часть санаторного отделения располагалась во втором этаже: нужно было войти в подъезд, ничем не отличавшийся от подъезда жилого дома, подняться по темной лестнице, забранной металлической сеткой, и долго стучать кулаками в дверь, так как двери в этой больнице были повсюду заперты, а звонки, как правило, не звонили. За дверью, которая отпиралась ключом, похожим на дверную ручку, был большой коридор, пропитанный обыкновенными больничными запахами, плюс хлебный дух из столовой и угарный запах линолеума, печально стенавшего под ногами. По одну сторону коридора шли окна с решетками, а по другую — двери палат. В коридоре прогуливались задумчивые люди в выцветших балахонах, из-под которых виднелись белоснежные кальсоны с черными завязочками — черными потому, что они постоянно развязывались, волочились по полу и все на них наступали.

Поначалу Вырубов опасался этих людей, полагая, что они обязательно станут пугать его какими-нибудь ужасными разговорами или, чего доброго, набрасываться с кулаками, но в скором времени ему стало ясно, что больные санаторного отделения — народ, в общем, спокойный и безобидный.

На другой день пребывания в сумасшедшем доме Вырубова вызвал к себе заведующий санаторным отделением, очень полный мужчина с залысинами и бачками. Он закурил сигарету и, прокашлявшись, сообщил, что на самом деле у Вырубова нет ничего серьезного, что все это от впечатлительности и переутомления, что месяца через полтора его обязательно вернут в строй. Он так и выразился: «вернут в строй».

— Инсулин, трудотерапия, аутотренинг, — закончил он на высокой ноте и странно посмотрел вдаль, точно он впервые задумался о значении этих слов.

Вырубова поселили в самой дальней палате, где он стал четвертым жильцом по счету. Один из трех его соседей был дряхлый старик, который оказался — сколь это ни удивительно — вовсе не пациентом, а здешним жильцом в самом прямом смысле этого слова; когда-то он был психиатром и занимал должность заведующего отделением, а после того, как по старости лет получил отставку, поселился в своей больнице на правах ветерана психиатрии, потому что был болен и одинок. Второй сосед оказался шеф-поваром ресторана «Лесная быль»; в сумасшедший дом его упекла жена за то, что он сжег на спиртовке свою зарплату. Третий сосед, совсем еще молодой человек, корректор издательства «Московский университет», сорвался на конъюнктурной правке: он просидел над ней полные двое суток, а на третьи стал смахивать со стола знаки препинания, на которые он впоследствии охотился, как на мух. «Это у меня такое сафари», — объяснял он и сконфуженно улыбался. Но во всем остальном это был вполне здравомыслящий юноша, и, если бы не его причудливое сафари, вполне можно было бы заподозрить, что какие-то злые силы засадили корректора в психиатрическую больницу. Некоторое время спустя, незадолго до того, как Вырубова вылечили и выпустили, к ним прибавился еще один пациент, у которого было раздвоение личности, но какое-то заковыристое раздвоение личности, этот больной все твердил: «Мы друг от друга неотторжимы».

Жизнь в сумасшедшем доме была удручающе однообразной. Всякий день начинался с того, что бывший психиатр Тихон Петрович, который всегда поднимался первым, начинал делать утреннюю гимнастику, но так как при этом он очень громко кряхтел, отдувался и противно скрипел суставами, палата просыпалась раньше положенного срока и сквозь утреннюю дрему принималась поругивать старика.

Корректор говорил:

— Интеллигентный человек, а глупостью занимаетесь.

— О душе, старик, о душе пора подумать, — поддакивал шеф-повар и отворачивался к стене.

Несколько раз они подсыпали психиатру снотворное, которое крали у старшей медицинской сестры Галины Григорьевны, но психиатр был на удивление закаленный старик — ничего его не брало.