Предсказание будущего

В ответ жена разразилась такими истерическими рыданиями, что у Вырубова сердце екнуло, и, чтобы ненароком не передумать, он начал немедленно собираться: достал с антресолей старый фибровый чемодан, сложил в него рубашки, туалетные принадлежности, кое-что из белья и свои любимые галстуки в косую полоску. Собравшись, Вырубов окликнул жену — никакого ответа. Тогда он подошел к двери ванной, которая была на запоре, и сообщил жене, что начинает новую жизнь, но что она, разумеется, не освобождает его от ответственности перед старой, и он обязуется ежемесячно представлять на девочек сто рублей.

— Откуда ты возьмешь сто рублей, дурак?! — отозвалась жена с какой-то печальной силой.

— Спокойно, — ответил Вырубов.

— Так и скажи, что бабу себе завел.

— Спокойно, — повторил Вырубов.

— Да чего спокойно-то? Козе понятно, что бабу себе завел.

— Никого я себе не завел, просто видеть тебя не могу, — сказал Вырубов и ушел.

От предвкушения свободы, которая ждала его за порогом, Вырубов внутренне засветился. Но когда за ним хлопнула дверь подъезда и он оказался один на улице, что-то в нем неприятно дернулось, и он сказал себе, что в этой жизни не только нет худа без добра, но, видимо, и добра без худа.

4

Выйдя из дома, Вырубов направился к своему старинному приятелю Колобкову, который был прорабом и работал на строительстве жилого комплекса в Строгине. У этого Колобкова он рассчитывал найти и временный приют, и ту самую правильную работу, о которой он давеча обмолвился, отчитывая жену.

Колобков жил на Сретенском бульваре, в громадном доме, на третьем этаже, в необъятной коммунальной квартире, где было так много жильцов, что дежурство по уборке помещений общего пользования тут выпадало один раз в геологическую эпоху. Сама же комната Колобкова была маленькая и, то ли в пику моде на благоденствие, то ли просто в силу нехватки денег, обставленная убого; правильнее сказать, что эта комната вообще не была обставлена, так как в ней имелся только салатовый абажур, покрытый налетом ныли, кожаный диван с полочкой для слонов и около сотни пустых бутылок.

Вырубов застал Колобкова за починкой соседского утюга. Он сел на диван, как раз под полочку для слонов, положил ногу на ногу и, подробно описав Колобкову перипетии последних дней, в заключение попросил у него временного приюта. В ответ Колобков сказал:

— Милости прошу к нашему шалашу.

— Теперь вот какое дело, — продолжал Вырубов. — Возьми меня, пожалуйста, к себе на работу.

— Писарчуком? — спросил Колобков.

— Зачем же писарчуком?! — слегка возмутился Вырубов. — Рабочим, простым рабочим!..

Колобков недоверчиво склонил голову набок.

— Я же мужик, я же здоровый, как конь, а меня заставляют корпеть над оптимизацией бухгалтерского труда… Страна, понимаешь, строит, а я просиживаю штаны!

Колобков сказал:

— Утро вечера мудренее, — он вообще любил поговорками изъясняться. — Поэтому давай-ка ложиться спать.

Наутро они выпили по чашке крепчайшего чая и поехали оформляться.

В обход некоторых формальностей Вырубов был немедленно принят на работу в качестве каменщика с окладом в сто пятьдесят рублей. Эти деньги в принципе Вырубова устраивали, хотя с идеей наемной комнаты он вынужден был проститься; он посчитал, что даже за вычетом той самой сотни, которую он обязался выплачивать дочерям, у него кое-что остается на пропитание, и что вообще все складывается отлично, если только в ближайшее время его не выставит Колобков.

Ближе к обеду Вырубов прибыл на строительную площадку. В каптерке ему выдали полное обмундирование, и он сказал себе: «Ну вот, наконец-то начинается настоящая жизнь».

Однако когда Вырубов встал на свое рабочее место, то есть на место подручного у каменщика по фамилии Ионидис, при котором ему предстояло набираться опыта и сноровки, он вдруг заопасался, что ему придется в тягость монотонная каменщицкая работа. Но это опасение было напрасным. С течением времени ему, во-первых, открылось, что в новой работе есть нечто необыкновенно симпатичное, приятно-кропотливое, а главное, всегда имеющее гуманистический результат, так как из бесформенной груды кирпичей вечно выходило что-то полезное человеку. Во-вторых, эта работа имела то неоспоримое преимущество, что время на стройке текло необыкновенно скоро и незаметно. Кажется, только заступил, только замелькали перед глазами мастерок, пахучие лепешки раствора и кирпичи, как глядь — вон он уже, первый, одиннадцатичасовой перекур: все идут в вагончик пить чай, который неизменно сопровождается занимательными разговорами, например:

— А у нас недавно хирурга посадили. Из районной поликлиники. Хирург — баба. И знаете, за что ее посадили? Она операции делала без наркоза. Все терпели, а один настучал — ну и посадили. На суде ее спрашивают: «Зачем же вы над больными-то издевались? Вам что, наркоза жалко? Откуда такой садизм?» Она отвечает: «Я только мужиков без наркоза оперировала, очень они мне досадили». — «Это, — говорят, — интересно: чем же они вам досадили? Замуж, что ли, не берут?» — «Если бы замуж, — отвечает, — а то я через них сорок абортов сделала, и поэтому я им мстю!»