Представление о двадцатом веке

Не один раз, беседуя с Марией, я возвращался к вопросу о том, как она жила эти два года, но так и не добился от нее внятного ответа. И тем не менее могу предположить, что жизнь ее, после того как она распрощалась с исчезнувшим домом и с отцом и отправилась навстречу копенгагенской осени, выглядела примерно следующим образом. Первое время она ночевала в вагонах, парках и подъездах, а потом пришла зима. Однажды, когда она была уже на краю гибели, она повстречала Софию, сверстницу, которая показалась ей похожей на светлого эльфа[43] или сказочную принцессу, пока не раскрыла рот — и тут выяснилось, что голос у нее как у маневрового локомотива. Она познакомила Марию с жизнью копенгагенских народных обществ, жизнью, которую до тех пор та видела лишь издалека, держась за руку отца. Собрания, на которых стали появляться София с Марией, проходили в районе Вестербро. Используя неясности в законе об общественных объединениях, освобожденные от налогов, эти клубы, пользовавшиеся популярностью исключительно у мужчин, собирались в каком-нибудь из коровников, которые все еще сохранились в этом районе. На время этих собраний всех коров сгоняли в соседнее помещение или выгоняли во двор, а освободившееся пространство превращали в зрительный зал и сцену с декорацией для театрализованных представлений, в которых выступали малолетние девочки, вроде Софии с Марией. На этой сцене они в чем мать родила танцевали и пели под звуки аккордеона. Играл на нем председатель общества, благоухающий одеколоном «Эсприт де Вальдемар» молодой человек, который в перерывах задумчиво вертел в руках резиновую дубинку со свинцовым сердечником. После представления, в каретном сарае, куда не пускали посторонних, начинались танцы. Председатель играл, а девочек-артисток наперебой приглашали танцевать, пока не наступало утро, или не появлялась полиция, или пока девочки не находили какого-нибудь кавалера, готового проводить их домой. Мария с Софией исполняли песню, которую Мария слышала в детстве в Кристиансхауне, ее пели проститутки. Там были такие слова: «Таити — Рай земной, ху-ху». Это самое «ху-ху» получалось, когда девочки, выдыхали воздух через нос, изображая полинезийские духовые инструменты. Выступали они в юбках из травы, и больше на них ничего не было, и выглядели они такими невинными, что даже завсегдатаи клуба, которые вообще-то приходили сюда только потому, что их неудержимо влекло к малолеткам, готовы были пустить слезу, задумывались о покаянии и о том, что лучше бы этим двум милым девочкам поскорее отправиться домой к мамочкам.

После представления обе они с большим и нескрываемым удовольствием танцевали, а потом позволяли проводить себя домой какому-нибудь господину, как правило пожилому и явно небедному. На окраине Вестербро, в самом дальнем из вереницы дворов, где на каждый следующий двор приходилось все меньше и меньше света, они на пару снимали комнату, которая находилась в самом конце полутемного коридора. Сюда они и приводили героя вечера. Чаще всего жертва не задавалась вопросом, куда ее ведут, потому что была слишком занята созерцанием девочек, невинность которых, казалось, освещала им путь в темноте, и размышлениями о том, догадываются ли они, зачем он отправился с ними и что их ждет.

— Почему у такой маленькой девочки такой грубый голос, — спрашивал он Софию, когда они пересекали последний двор.

— Это чтобы вы лучше слышали, как я рада, что вы согласились проводить нас домой, — отвечала София, когда они поднимались по лестнице.

— А почему у такого цветочка, как ты, такое крепкое рукопожатие, — спрашивал он Марию, когда они шли по коридору.

— Это ч-ч-чтобы мне было удобнее держать вас за руку, — отвечала Мария, закрывая дверь и нащупывая в темноте свой заранее приготовленный полицейский шлем.

Как правило, в эту минуту она отпускала руку мужчины, била его шлемом, и он валился на пол, временно лишившись чувств. Но иногда случалось, что София останавливала Марию, потому что приходила в состояние, которое в полицейских протоколах описывалось как «чувственное возбуждение», и поэтому позволяла господину раздеть себя, а потом раздевала его и пользовалась им, в то время как Мария молча сидела в темноте, поигрывая бумажником, который она выудила из его кармана, и ожидая от подруги знака, что ей пора подойти к клиенту, нащупать в темноте его голову и огреть его шлемом, после чего они вдвоем стягивали с него нижнее белье, стаскивали гостя по лестнице вниз и, погрузив бессловесное тело на тележку, вывозили его из дворов и вываливали в какую-нибудь канаву.